Старшего Алиева арестовали в том же проклятом году. Спустя несколько дней расстреляли. Затем умерла мама. Тосик остался сиротой. Вскоре пришли и за ним. Особое совещание приговорило к восьми годам лагерей как члена семьи врага народа.
И вот он в лагерном бушлате, ушанке, ещё ясноглазый, на вокзале города Котласа. Запомнился, однако, не вокзал, не вагон, где везли как лошадей, стоя. Запомнился царский двуглавый орел на фасаде здания. Совсем тоскливо стало Тосику. Это ведь в какую дыру завезли, если орлов до сих пор никто не скинул! Да ведь отсюда не выбраться! И уж совсем перехватило дух, когда он заметил в угрюмой серой колонне, окруженной автоматчиками с овчарками, своего декана Товстоногова…
ОСЕННЯЯ СОНАТА
Анатолию Александровичу Алиеву, Тосику, недавно исполнилось восемьдесят два. Один из старейших, уважаемых авторитетов криминального мира бывшего Союза, а теперь — и новой России. С начала 60-х, с тех пор как обосновался с женой Люсей в Москве, в старинном доме в самом центре Москвы, на Мясницкой улице, рядом со знаменитым ВХУТЕМАСом, он не знает отбоя от посетителей. Кто они? Люди самых разных профессий, в основном, конечно, из криминального мира — бывали здесь и «парижанин» Тайваньчик, и покойный ныне Сильвестр. Много предпринимателей, коммерсантов, в старые времена подпольных швейников и парфюмеров. Тосик, кстати, один из первых в стране цеховиков. И ещё недавние зеки — за советом, как обустраивать жизнь на воле. Этих, с запавшими бесцветными глазами, стриженых, Алиев всегда выделял особо. Не хотелось, чтобы жизнь у них, как у него когда-то, шла под откос, по вшивым пересылкам. Учил премудростям, которые самому мало пригодились: советская власть и предпринимательство — трудное, нежелательное соседство. Вообще вся его жизнь — попытка соединить несоединимое.
Учил выходить из запутанных ситуаций без крови. Разбирал многочисленные споры между группировками. А потом — инсульт. На дворе, наконец, новая эпоха, а ты уже ничего не можешь. Между тем птенцы Тосика, который дал им когда-то «путевку в жизнь», его последователи — сегодня уважаемые люди, разлетелись по всей стране, по миру, известные коммерсанты, финансисты… Заглядывают артисты, певцы и художники. Вот вчера Азиза навестила, Табаков заходит, а когда-то отбоя не было от Лимонова — он Тосику даже несколько восторженных строк посвятил в своем «Эдичке» — какой он щедрый, влиятельный, богатый. Теперь у писателя другие знакомства. Тосик небрежно машет рукой. И снова наш разговор возвращается к главному в его удивительной жизни — к 20 годам лагерей, где назло всему он выжил, сохранил здоровье, предпринимательскую жилку, незлобивое сердце. И стал победителем. Авторитетом. И вовсе не в том смысле, который мы вкладываем в это слово сегодня.
— Самое обидное вот что, — говорит Анатолий Александрович, элегантный седой старик в модных клетчатых брюках и белой сорочке. — Жизнь пролетела-сгорела между двумя орлами… Царскими, двуглавыми. Первого я увидел на вокзале в Котласе, куда пригнали наш этап. Второй — появился недавно, на новых лозунгах и документах. Их разделяют — трудно поверить шестьдесят лет, целая жизнь! На что годы угроблены? Из первого лагеря я бежал спустя два года, подделал пропуск на выход. Времена тогда ещё в наших лагерях были более-менее либеральными. К тому же сын врага народа — мелкая сошка. Ни погони не было, ни овчарок. Кое-как добрался до Печоры, удалось забраться на катер, что шел в Нарьян-Мар. Разговорился с мужиком в форме, наврал, что приезжал к отцу на свидание. И он мне представился: зам начальника колонии — Севжелдорлага. Я язык проглотил. А он говорит: «Вот, вырастил сына, везу в столицу, в институт поступать, математический». Я в математике хорошо разбирался. Давайте, говорю, поднатаскаю сынка вашего, аспирант как-никак в недавнем прошлом. Обрадовался он, до Нарьян-Мара, а потом и до самого Архангельска неотлучно находился при нас, шоколадом потчевал. Через все кордоны я проскочил, да ещё и честь отдавали, завидев малиновые околыши моего попутчика и благодетеля…
Но два года, предшествовавшие побегу, сделали из юноши взрослого мужика. На допросах били — хотели выяснить, о чем Алиев говорил с Орджоникидзе. Что он мог сказать? Он был тогда ребенком. К тому же оба давно покойники. Однажды у него появился новый сосед по нарам. Увидел — и не поверил своим глазам: родной брат Серго — Папулия Орджоникидзе. Его вскоре после самоубийства наркома расстреляли.
Как самому удалось выжить? Не боялся ничего. И, главное, старался всегда оставаться спокойным. Никого не чурался — ни политических, к которым сам вначале принадлежал, ни блатных — среди них тоже люди попадались.
— Спокойствия, к сожалению, не хватило бедному Мише Асламазову, моему приятелю, нападающему тбилисского «Динамо». Его арестовали по доносу, посадили в одиночную камеру внутренней тюрьмы НКВД в Тбилиси. Допрашивали, сволочи, на совесть. Он бросился с седьмого этажа… Не только писатели, выходит, как Савинков, не выносили издевательств…
Худо было в северном лагере, на вечной мерзлоте. Доходило до того, что зеки, совсем обессилевшие от мороза и непосильной работы, продрогшие до костей в своих рваных тряпках, калечили себя. Один на пилораме циркуляркой обе кисти себе отхватил. Вот тогда-то, ещё в 39-м, впервые дал себе слово Алиев, что, если останется жив, будет шить одежду для людей — теплую, удобную, чтоб на любом морозе согревала…
— Многие делали наколки на груди — профили Ленина и Сталина. А почему — знаете? Вовсе не из-за любви к вождям. Каждый из «художников» был уверен — наивные люди! — если к вышке приговорят — по Иосифу Виссарионовичу вертухаи стрелять не посмеют. Еще как палили!
Алиев сумел отвоевать себе особое положение. Как заработать в лагере авторитет? Однажды зеков отправили на этап по Печере, ничего не дав с собой из еды — опаздывал транспорт с провиантом. Они пытались было возмутиться это же верная смерть, но охранники согнали всех в трюм. Алиев раздобыл ящик тушенки и в последнюю минуту сумел переправить на борт. Этап благополучно дошел до Архангельска. А молва про Алиева распространилась по многим лагпунктам. Много раз брал на себя чужие проступки. И вскоре зеки стали считать возмужавшего не по годам Алиева «в законе».
На его постель никто не смел садиться, на развод всегда выходил чисто выбритым, в выстиранной одежде. Не только характер помог ему выделиться в лагерной массе и сохранить редкое для этих мест достоинство. Помог ещё начальник зоны Морозов.
Однажды из Москвы спустили план: за год протянуть линию железной дороги до Воркуты. Тосик вызвался подготовить план строительства и вычертил трудоемкий даже для профессионала георельеф всей железнодорожной ветки. Морозов был поражен, выписал диковинному зеку двойную пайку. Но подопечный плюнул в доверчивую чекистскую душу — параллельно с чертежами «нарисовал» себе справку об освобождении и в один из дней, когда начальство беззаботно отдыхало в бане, ушел в побег.
