Вот оно - первое свидетельство новых взглядов Дарвина! (Эта запись долгое время была неизвестна. Ее обнаружили среди бумаг и опубликовали только в 1935 году!)
Из этой скупой дневниковой записи, словно из крохотного зернышка, вырастет великое учение, которое сделает имя Дарвина бессмертным. Но для этого понадобятся еще долгие годы труда и кропотливого собирания миллионов фактов!
Когда Чарлз вернулся домой, отец пошел ему навстречу, радостно раскрывая объятия, - и вдруг остановился и воскликнул:
- Посмотрите! У него совершенно изменилась форма головы!
Сам Дарвин этого не находил, сколько ни рассматривал себя в зеркало. И сестры дружно запротестовали:
- Ах нет! Он так же красив, как прежде, наш милый Чарлз!
Дарвин бродил по дому, по его уютным комнатам, о которых он так часто вспоминал во время плаванья. Он гулял по садику вокруг дома - каким крохотным он казался после диких тропических лесов! Вот он - тихий, маленький мир, о котором он мечтал в письмах. Мирок, а не мир. О величественной красоте огромного мира, которую ему посчастливилось повидать, теперь он с восторгом рассказывал вечерами у камина.
Но умиляться и предаваться воспоминаниям было некогда.
Штабеля гербариев и коллекций, горы записей ожидали, когда он приведет их в порядок. («Однако из-за моего неумения рисовать и отсутствия у меня достаточных знаний по анатомии значительная доля рукописных заметок, сделанных мною во время путешествия, оказалась почти бесполезной».)
Дарвин даже не представлял, сколько научных материалов переправил домой в толстых пакетах и аккуратных посылочках. Пять лет он был занят только наблюдениями и сбором коллекций. Теперь предстояло понять и осмыслить все, что он узнал и увидел за время плаванья. Сколько времени уйдет на это?
К тому же вскоре выяснилось, что из плаванья Дарвин вернулся больным человеком. Его донимали «слабость, быстрая утомляемость, головные боли, бессонница, обморочные ощущения и дурнота», хотя выглядел он крепким и сильным. Ему приходилось соблюдать строжайший режим. Работать он мог не более двух часов в день. Какая-нибудь получасовая беседа могла вызвать бессонную ночь. Большую часть жизни он проводил на диване, копя силы для опытов в оранжерее или непродолжительной работы за письменным столом. Порой он испытывал такую слабость, что даже книжки не мог удержать в руках. Удивительно, как Дарвин смог столько сделать вопреки болезни!
(В заболевании Дарвина было много странного и загадочного, и медики расходились в диагнозе. Было непонятно, откуда вообще взялась болезнь? Ведь отправился он в плаванье вполне здоровым человеком.
«В молодости он, по-видимому, отличался большой выносливостью; так, во время одной экскурсии участников «Бигля» на берег, когда все страдали из-за отсутствия воды, он был одним из тех двух человек, которые оказались более способными, чем все остальные, переносить жажду и могли отправиться на поиски воды, - напоминает его сын Френсис. - В юности он отличался ловкостью и мог перепрыгивать через барьер, высота которого доходила ему до «адамова яблока» шеи».
Большинство врачей решило, что у Дарвина возникло сильнейшее истощение нервной системы. Некоторые даже считали, что он был к этому заболеванию предрасположен по наследственности. Но вот совсем недавно медики, кажется, смогли поставить более точный диагноз. И удалось это сделать заочно, да еще сто двадцать пять лет спустя благодаря тому, какие точные записи своих наблюдений нам оставил великий ученый.
Среди множества заинтересовавших его во время путешествия растений и животных Дарвин описал и напавших на него однажды крупных черных клопов-бенчуков, встречающихся в пампасах. «Мы положили его на стол и стали рассматривать, - рассказывает ученый, - когда кто-нибудь протягивал палец, то смелое насекомое тотчас выпускало жало и бросалось сосать кровь, если ему это позволяли...»
Видимо, Дарвин не удержался и позволил коварному насекомому полакомиться своей кровью, потому что дальше деловито отмечает: «Укушение его не причиняло никакой боли». Но это был очень неосторожный поступок!
Позднее медики установят, что бенчуки служат переносчиками опасной тропической болезни, от которой медицина пока еще не нашла надежной защиты. Загадочные недуги, мучившие Дарвина, весьма похожи на симптомы этой болезни Чагаса, как ее называют. Похоже, великий натуралист стал жертвой своей неуемной научной любознательности... Как это для него характерно!)
Но первое время после возвращения из кругосветного плаванья болезнь только начинала подтачивать его организм и еще не очень мешала ему. При первой возможности он познакомился с Ляйеллем и рассказал ему, с каким увлечением читал его «Основы геологии», как помогли они ему в изучении тех стран, которые Дарвин посетил. И с радостью узнал, что и Ляйелль, оказывается, с большим интересом расспрашивал Генсло о наблюдениях Дарвина и нетерпеливо ждал его возвращения! Они быстро стали друзьями.
Свой «Дневник изысканий» во время плаванья на «Бигле» Дарвин посвятит Чарлзу Ляйеллю - «как признание того, что главные научные достоинства, которыми, быть может, обладают этот «Дневник» и другие произведения автора, обязаны своим происхождением изучению всем известных, удивительных «Основ геологии».
Однако это не мешало Дарвину спорить с Ляйеллем.
- Ну а как вам понравились атоллы? Вы ведь наверняка их повидали немало, - спросил как-то Ляйелль в одной из бесед.
- Коралловые атоллы?
- Да, эти кратеры древних вулканов. Они ведь очень интересны, не правда ли?
- Очень. Только я думаю, что это вовсе не потухшие вулканы, как принято считать.
- Вот как? А что же это, по-вашему?
- Я думаю, это были просто самые обыкновенные острова. Дно океана медленно опускалось, острова скрылись под водой. От них остались только коралловые венцы, окружавшие их когда-то.
- Но ведь на большой глубине кораллы жить не могут, - сказал Ляйелль.
- Совершенно верно. Живые кораллы наращивают все новые этажи только в самом верхнем слое воды. А под ними уходят в глубину коралловые отложения прежних эпох. Когда-то они процветали на мелководье. Еще одно подтверждение, что опускание дна происходило медленно и непрерывно, без всяких катаклизмов, как уверяет нас Кювье. Иначе все кораллы бы погибли и не было бы никаких атоллов.
- Пожалуй. Очень интересная гипотеза. И весьма логичная, весьма, - пробормотал Ляйелль, захваченный мысленной проверкой и оценкой новой идеи. («Меня чрезвычайно поразил и поощрил тот живой интерес, который был им проявлен. В подобных случаях, будучи погружен в размышления, он принимал чрезвычайно странные позы, часто клал голову на спинку стула, в то же самое время вставая со стула...»)
