Пилот смотрел вниз, на убогий Лас-Вегас (Юму, Корпус Кристи, Меридиан, Сан-Бернардино или Дейтон), и начинал удивляться: как могут все эти бедняги, которые вскоре проснутся, выползут из своих домишек и поплетутся по своим делам, - как они могут жить так несерьезно, если у них есть хотя бы малейшее представление о том, каково здесь, наверху?
Ну конечно! Не только пилоты, признанные негодными к полетам или погибшие, оставались позади, но и все эти миллионы лунатиков, даже не пытавшихся играть в самую грандиозную игру. Весь лежащий внизу мир… оставался позади. И только в этот момент начинаешь понимать, насколько велик эгоизм военных пилотов. Мир привык к немыслимому эгоизму художников, актеров, деятелей культуры всех мастей, политиков, спортсменов и даже журналистов, потому что они умеют пустить пыль в глаза знакомыми и удобными способами. Но стройный юноша в военной форме, с огромными часами на запястье и отсутствующим взглядом, молодой офицер, настолько застенчивый, что открывает рот только когда речь заходит об авиации, - и эгоизм этого молодого летчика намного больше, он настолько огромен, что дух захватывает! Даже в пятидесятые гражданским это было трудно понять, но все офицеры и многие рядовые чувствовали свое превосходство над штатскими. И в этом имелась определенная доля иронии, потому что уже добрых тридцать лет деловые люди берегли своих сыновей от армии, как от дурного запаха, и офицерское звание никогда не было в большом почете. Что ж, кадровые военные в ответ платили тем же презрением. Они считали себя людьми, которые живут более возвышенными понятиями, чем штатские, носителями и защитниками главной ценности американской жизни, людьми, которые обладают чувством дисциплины и чувством чести, в то время как штатские погрязли в оппортунизме, гедонизме и алчности. Оппортунизм и алчность - вот ваш хваленый деловой мир. Хрущев был прав по крайней мере в одном: когда капиталистическому Западу придет пора повеситься, американский бизнесмен с радостью продаст ему веревку. И когда придет пора раскрыть карты - а такая пора всегда приходит, - никакие богатства в мире, никакое сложное ядерное оружие, радары и ракетные установки не заменят тех, кто готов без колебаний встретиться с опасностью, тех, у кого есть нужная вещь.
По сути своей это чувство было столь праведным, столь возвышенным, что могло стать религией. Но штатские редко это понимали. Им не у кого было учиться. И серьезные писатели больше не описывали доблести войны. Вместо этого они делали акцент на ее ужасах, часто - с цинизмом и отвращением. И дать некоторое представление об ощущениях пилота в возвышенном, духовном аспекте мог только летчик с литературным дарованием. Когда Роберт Скотт взлетел на своем Р-43 над Эверестом - в то время это было почти подвигом, - он поднял руку и отсалютовал поверженному противнику. Он считал, что победил гору, преодолев все природные силы, которые делали ее столь грозной. А почему бы и нет? «Бог - мой второй пилот», - сказал он, и эти слова стали названием его книги. То же самое сделал и наиболее одаренный из всех пишущих летчиков, француз Антуан де Сент-Экзюпери. Когда во время трансконтинентальных перелетов он смотрел на мир сверху, цивилизация виделась ему как клочки земли, непрочно прикрепившиеся к нашей бесплодной каменистой планете. Он чувствовал себя одиноким часовым, защитником этих легко уязвимых маленьких оазисов, готовым, если понадобится, пожертвовать ради них жизнью. Он оправдывал свою фамилию: он действительно был святым, летавшим по правую руку от Бога. Славный парень Сент-Экзюпери! И он был не один. Он был лишь одним из тех, кому удалось облечь все это в слова и принести себя в жертву на алтарь нужной вещи.
Немало пилотов в возрасте за тридцать, к ужасу своих жен, детей, матерей, отцов и работодателей, отправлялись добровольцами на корейскую войну. В эту проклятую богом Корею! Но все объяснялось довольно просто. Половина этих летчиков проходила подготовку во время Второй мировой войны и ни разу не участвовала в бою. И было понятно - хотя, конечно, об этом никогда не говорилось вслух, - что тот, кто не побывал в бою, не сможет достичь вершины пирамиды.
Боевой дух пехотинцев в корейскую войну был в таком упадке, что офицерам приходилось подталкивать их в бой дулами автоматов и штыками. Но в воздухе все было по-другому - это было небо летучих жокеев! Среди пилотов, летавших главным образом на F-86, встречались асы, которые успевали сбить пять и больше самолетов за то время, что требовалось корейцам и китайцам, чтобы поднять в воздух их советские MiG-15. К моменту окончания боевых действий на счету тридцати восьми летчиков-асов было 2995 убитых врагов. И только пятьдесят шесть F-86 было сбито. Славные это были парни! Они описывали свои похождения с немалой долей романтизма, как этого не делал никто со времен Люфбери, Фрэнка Люка, фон Рихтхофена и других летчиков Первой мировой войны. Полковник Гаррисон Р. Тинг, сбивший в Корее пять MiGoв (а также восемь немецких и японских самолетов в годы Второй мировой войны), сиял, как Экскалибур, когда описывал свой Четвертый отряд истребителей-перехватчиков: «Словно рыцари былых времен, пилоты мчались на F-86 над Северной Кореей к реке Ялу. Солнечные лучи отражались от серебристых корпусов самолетов, позади тянулся шлейф инверсионного следа, а они бросали вызов численно превосходящему противнику, заставляя вражеские самолеты подниматься в воздух и сражаться!» Копья и плюмажи! Я - рыцарь! Выходи на бой! Не отступать, рыцари нужной вещи!
Когда Гас Гриссом (Конрад, Ширра, Ловелл и другие познакомились с ним позже) прибыл в Корею, в воздушных силах существовала практика отвозить пилотов на летное поле еще в темноте, до рассвета, на автобусах. Те из пилотов, кто ни разу не был обстрелян MiGoM, должны были стоять. Сначала Гриссома это просто взбесило: неужели только у них, этих сидящих ублюдков, была нужная вещь? Но на следующее утро он уже сидел. В первый же свой день в Корее он полетел на север, к реке Ялу, ввязался в бой с китайским сверхзвуковым самолетом - и теперь занимал в автобусе сидячее место. Даже в бою главным было не остаться позади.
Бой сам по себе представлял бесконечную серию испытаний, и одним из величайших грехов являлась болтовня по радио. Военная частота должна была оставаться свободной от любых переговоров, кроме стратегически важных сообщений, и все несущественные комментарии считались свидетельством трусости. Пилот морского флота, по крайней мере по легенде, начинал кричать: «У меня MiG на нуле! MiG на нуле!» - это значило, что вражеский самолет зашел сзади и сел ему на хвост. И тут же раздраженный голос говорил: «Заткнись и умри, как авиатор». Нужно быть флотским пилотом, чтобы оценить эту тонкость. Хороший флотский пилот был действительно авиатором, а в авиации - лишь пилотом.
