Только к вечеру мы как-то незаметно оказались в Черкассах и остановились под высоким глухим забором городской больницы. Вскоре там начались душераздирающие крики: привезли раненых и убитых рабочих, непрерывно восстанавливающих переправы через Днепр, – даже во время бомбежек. Война показывала свое истинное лицо, не такое как в кино…
Ночевали мы в Черкассах в брошенной городской квартире. Всю ночь стреляли зенитки, слышались взрывы. Но мы были уже "обстрелянные" и настолько устали, что не обращали на это внимания.
Рано утром с высокого правого берега Днепра мы скатились к деревянному мосту, длина которого составляла 2 или 3 километра: мост проходил также через озерца и плавни левого берега. Весь берег вокруг моста был изрыт воронками от авиабомб. На дороге воронки были засыпаны свежей щебенкой. На самом мосту выделялись пятна свежих досок, которыми лечили раны моста.
Надо заметить, что крутой спуск для лошадей был так же труден, как и подъем: тяжелая телега напирала сзади. Поэтому все такие подъемы и спуски взрослые обычно преодолевали в пешем строю. Перед спуском к мосту с телеги сошли только мама и две девушки. На мосту нельзя было двигаться сплошным потоком, поэтому следующую повозку выпускали только спустя некоторое время. Редько сразу же погнал лошадей. Наши женщины побежали вдогонку, но начали отставать. Я закричал: "Мама осталась!". Редько пробормотал что-то типа: "Ничего с твоей мамой не случится". Тогда я дико заорал "Стой, …….!!!" и вцепился в нашего доблестного возницу сзади. Кажется, говорил непотребные слова, малую толику которых знал уже тогда. Тамила тоже во весь голос начала верещать. Наконец наша руководящая дама Полина Ивановна выдавила из себя: "Зупинiться, Iван Ананьевич". Лошади остановились, вскоре обессиленные девушки и мама водрузились на телегу, и мы вскачь, не жалея лошадей, понеслись по мосту.
Только теперь, пропустив главный фарватер Днепра, я начал видеть окружающее. Мост узкой лентой пересекал необозримые заросшие камышом плавни Днепра. Стена зелени прерывалась небольшими чистыми озерами и протоками с песчаными отмелями. Но даже на этом ландшафте были видны следы беспощадных бомбежек: круглые озерца воронок, плеши в зарослях тростника. На самом мосту повреждений было сравнительно немного: видно не так легко, к счастью, попасть с высоты в тонкую черточку моста, а опуститься ниже летчикам не позволял огонь зениток, так разочаровавший нас накануне. На самом мосту мы объехали два или три брошенных трактора ХТЗ с колесами без стальных шипов. Очередной налет, по-видимому, помешал механикам разобраться в тайнах переставшего работать магнето или захандрившего
карбюратора. Вагончиков с людьми и скарбом на мосту не было: их могли под бомбежкой выкатить даже вручную, если там находились малыши… Встречного движения на мосту не было. Метров через 200-300 возле перил стояли суровые дядьки в военной форме с винтовками за плечами.
Мост наконец кончился, и мы поехали почти по таким же плавням, но уже по высоко насыпанной и мощеной серым булыжником дороге. Все самое страшное осталось позади. Мы были в полной безопасности. Мы забыли все невзгоды и неувязки, все смеялись, шутили и любили друг друга. Съехали с дороги вблизи конопляного поля, которое под жарким солнцем одуряюще пахло. Наши славные лошадиные силы были освобождены от сбруи и пут, напоены, обласканы и отправлены на выпас и отдых. Ярко светило и грело солнце. Женщины вспомнили, что детей и одежду давно не стирали и занялись этим увлекательным делом в небольшом чистом озерце с песчаными берегами. Выстиранные платки и одежду повесили сушить на ветлах, росших вдоль дороги. На небольшом костре уже булькала в котле и приятно пахла похлебка. Старшие дети купались и носились друг за другом на зеленой лужайке. Видя наш веселый табор, к нам присоединилось человек 5 красноармейцев во главе с офицером (виноват: с красным командиром; тогда к слову "офицер" обязательно добавлялось прилагательное – "белогвардейский").
В эту идиллию постепенно начал вплетаться некий посторонний звук. "Воздух!" – первым крикнул красный командир.
– Убрать белое, всем укрыться!
Все бросились снимать невысохшее белье с ветел, затем прятаться под ними. Не очень высоко, параллельно Днепру по НАШЕЙ стороне, прямо над нашими головами, пролетал немец.
– Парашютист! – истошно завопил один из бойцов, спрятавшийся по другую сторону насыпи дороги. Преодолевая страх, я выполз на уровень полотна дороги. Метров за 300, в кукурузе высотой в полтора роста человека, медленно угасал белый купол парашюта. Все выскочили не таясь на дорогу, показывая пальцами на след парашютиста, заметный по колеблющимся верхушкам кукурузы. Бойцы с надеждой смотрели на единственного вооруженного человека – своего командира. Тот внимательно осмотрел свой пистолет, проверил патроны, и вдруг сел на полотно дороги и начал… снимать сапоги. "Чтобы сподручнее догнать фашиста!" – так все поняли его действия. В это время вой моторов стал усиливаться: самолет возвращался назад. Все опять залегли под придорожными ветлами. Диверсант тем временем растворился в маисовых, то-бишь – кукурузных плантациях…
Статистическое отступление. По статистике, приведенной К. Симоновым, жизнь младшего офицера на фронте длится около одной недели. Спасибо тебе, находчивый красный командир, что ты не полез сгоряча под автоматную очередь немецкого диверсанта и сохранил свою молодую жизнь для целой недели боев с захватчиками…
Наш табор быстро собрался, и молча и угрюмо двинулся дальше обычным способом. Война двигалась следом и наступала на пятки…
Полтавские каникулы.
Еще неделю – полторы мы передвигались по благодатной земле левобережной Украины. Чистые глубокие реки – Сула, Хорол, Псел, Ворскла. Тучные поля с желтеющими хлебами. Белые хаты, утопающие в садах. Приветливый, трудолюбивый народ… И на все это уже ложилась печать огромного народного горя – всепожирающего Молоха войны. И мы, беженцы, были невольными вестниками и частицами этого, уже двигающегося по нашей земле, огненного вала всенародной беды. Однако, тогда в 1941-м, вряд ли кто мог представить себе всю тяжесть, длительность и глубину этой беды, истинную величину горя и потерь. Сожженные города и села, голод, холод, десятки миллионов загубленных жизней и исковерканных судеб слышны в траурных и торжественных мелодиях Дня Победы…
Остановились мы в небольшом селе с неблагозвучным именем Портянки (нового названия Куйбышевка народ почему-то не принял). Но само село было на удивление хорошо. Утопающее в фруктовых садах село стояло на высоком берегу реки Псел. На низком берегу вдали просматривались Сорочинцы, где-то рядом были Миргород, Диканька, – знаменитые гоголевские места. Я впервые в жизни увидел вблизи настоящую реку: глубокую, чистую с мягкой немного коричневатой водой, с песчаными отмелями и скалистыми кручами на изгибах. Я совершенно не умел плавать. Со страхом садился с местными мальчишками в легкий, выдолбленный из целого ствола дерева, човен, а затем с восторгом наблюдал, как сноровисто они добывали из реки настоящую рыбу. Иногда после захода солнца (мне кажется из-за отсутствия – как модных, так и вообще каких либо купальников) на купание приходил весь наш табор. Купание (и помывка!) при свете звезд – это такой кайф, как сказали бы теперь!
