- Охота немца поглядеть...
- Да какой же он немец? Говор у него усть-чердымский, - сказала Поля, стражем стоя у дверей горницы.
- Я-то думала, немец! - слышался голос Федоры среди женщин. Оказывается, пока что пленных-то германцев видят наши генералы...
Поля погрозила ей пальцем, тесня ее из дверей. Но Федора пригнулась, как перепел во ржи, проскочила под ее рукой, налетела грудью на Катю. Глаза се тревожно заблестели, немо задрожали в судороге губы, когда встретилась взглядом со своим Корнеем.
- Нету его вины... Не губите!
Сорвала с себя куртку, стала просить Гоникпна передать Корнею, чтобы переоделся.
- Ему не нравится наша одежда, - Гоиикин засмеялся, отстраняя руку Федоры. - Полюбилась фашистская шкура, так пусть в ней и подыхает.
- Поля, на куртку, дай ему.
- Ты, Федора, чистая дура, ну, мундир заменить, а совесть как перелицуешь? - сказала Поля, однако фланелевую куртку взяла и кинула Сиротину.
- Смирный он... нету его вины... Павел, товарищ Гоникин... Господи! Помоги мне, господи! - Федора согнулась, головой пробила дорогу среди женщин, во дворе упала на сланцевый галак, забилась, задыптливо рыдая.
- Федора, не бейся как припадогапая! Не надо, - уговаривала ее Поля.
Бывший красноармеец, муж Федоры Корней Сиротин курил, стеклянно глядя сквозь дым на усы Гоникина: его он боялся, тогда как сидевший у порога Афанасий Чекмарев чем-то даже нравился ему, может быть, спокойным, обыденно-озабоченным лицом, большими, на коленях лежащими руками. И глядя на эти руки, Сиротин спокойно рассказывал:
- Нас было мало, а немцев - полный лес. Куда же деваться? - Он взглянул на Гоникина, и пальцы его забегали по пуговицам фланельки. - Не один я попался в плен...
- У вас нет пленных, есть предатели Родины. И ты подтвердил это - надел форму вражеской армии и прыгнул с парашютом в тылу РОДЕНЫ, - сказал Гоникпн.
- Грозили перебить всех до одного.
Гопикин наотмашку ударил Сиротина по лицу.
- Ты, сволочь, не равняй себя со мной! Ты и его воя сравнишь, гад! кивнул на Чекмарева.
Афанасий подпер подбородок рукой, широко глядел на Катерину, побелевшую, с горящими глазами.
Вытирая кровь с лица, Сиротин сказал:
- Я не хотел обижать, а так, к слову. Мы с тобой, Павел, из одного родника воду пили - на одной бабе женились. - Сиротип повернулся к Чекмареву. - Выоора не было. Прикинул: спрыгну на свою землю, а там видать будет. Я сам явился в кочегарку. Рябитш подтвердит.
- Непадежная опора твой Рябипин, - сказал Гонпкин.
- Погубил ты себя, - сказала Катя, не владея своими дрожащими губами. Уж лучше бы геройски умереть.
Сиротин усмехнулся.
- Двадцать пять влепят. Если НКВД. А в армии расстреляют.
Чекмарев глядел в его глаза, пока он не потупился.
- А ты осведомлен.
- Знал, чем рисковал... Плен не лучше тюрьмы.., даже хуже смерти немецкий плен...
- Рассказывай, предатель Родины, с каким заданном послан? - велел Гоникин.
Чекмарев предостерегающе поднял руку:
- Расскажет в другом месте.
Сиротин попросил Чекмарева поговорить с ним с глазу на глаз.
- Хотя бы минут пять, а?
- Хорошо, - не сразу сказал Афанасий.
Рябипин и Михеева Катя вышли. Гоникин подвигался на табуретке, сунув правую руку в карман. И когда Афанасий указал ему глазами на дверь, он резко встал, опрокинув табуретку.
- Да, - сказал он. - Да, дела! - И вышел, хлопнув дверью.
Затянувшись дымом папиросы, Сиротин сказал, что в лесу затаились сброшенные вместе с ним с самолета два немца, - Помогу взять их. Только мундир ихний нужно надеть. Прошу верить. Та дивчина права - лучше бы мне погибнуть.
И хотя Чекмарев долго смотрел в его глаза, он не потупился.
- Живыми можете взять?
- Если с Рябининым - возьму. Мы уж думали с ним.
Брать буду я один, но поблизости нужны два-три ловких.
Только не психованные, как Павел Гоникин.
- Ладно. Я буду прикрывать вас. С жепой не хотели бы поговорить? Разумеется, не о пашем деле. Просто успокоить ее.
- Надо бы... Нет, не буду. Сделаем дело, тогда на часик дозвольте... а потом буду отвечать перед судом.
- О суде сейчас забудьте. Ждите моего приказа.
Чекмарев вышел на кухню, закурил. Потом вышел в сени, заглянул в чулан.
Во дворе на скамейке сидели лесник Харитон и Рябинин, выдергивая из ушей волкодава клещуков, раздувшихся от крови до размеров фасолинок.
Афанасий спросил Рябинина, знает ли он о немцах в лесу.
- Знаю. Сиротин рассказывал.
- Идите к нему уточнить план.
Рябинин, блеснув повеселевшим глазом, ушел в дом.
Лесник сказал Афанасию, что они в грибном овраге.
- Не видал, но пес тянул меня туда.
- Гавкал?
- Митрич-то? - усмехнулся Харнтон оскорбительной наивности Чекмарева.
- Он, конечно, не ты же.
- Я-то, может, и тявкнул бы с перенугу, а Митрич валит молча.
Под навесом у штабелей дров сидели на чурбаках Катя и Гоникин, о чем-то возбужденно переговариваясь. Катя встала, Гоникин перекинул ногу на ногу, продолжая протирать платочком пистолет.
- Павел Павлович, и ты, Михеева, идите к работницам, успокойте их, сказал Афанасий. - Скажите Федоре, чтобы не помирала раньте смерти... все, мол, хорошо будет.
- Ладно, ладно, Афанасий Игнатьевич, приказ твой будет исполнен. Только ты, может быть, раскроешь свои козыри? - сказал Гоникин.
- Всему свое время. Действуйте.
- Я пешка?
- Да нет же! Не шуми, мотоциклом не испугай тишину.
Михеева, стесняясь слушать уже не впервой вспыхивающий спор между Гоникиным и Чекмаревым, отступила к калитке. Когда Гоникин прошел мимо нее, усмехаясь в усы, она подступила к Афанасию.
- Вы что-то задумали... Я не расспрашиваю... Но я...
Куда вы, туда и я.
- Отважна, - сказал Чекмарев с неумелой ядовитостью. - Впрочем, женщины в любых обстоятельствах - нитка: куда иголка, туда и нитка... Делай, что велено, товарищ Михеева.
"Ну, такого я не прощу Чекмареву..." - убеждала себя Катя.
Спустя время со двора лесника вышли Чекмарев и сам Харитон.
Катя глядела на шагающего рядом с лесником Чекмарева: спина широкая, мужиковатая, такими же мужиковатыми были поросшая светлым мелким волосом красная шея и широкий затылок. И шел он, как ходят грузчики - не легкой, поигрывающей походкой, а будто впряженный в телегу, чуть клонясь вперед.
Что-то особенное, весело-воинственное было дли нее в том, как постепенно исчезал в ее глазах Чекмарев: в колыхавшейся зелено-бурой траве утонул по пояс, по самый патронташ, постоял секунды, потом утонули плечи, потом трава сомкнулась над головой в черной кепке, и только ствол висевшего за спиной ружья, погружаясь в седой разлив полыни, черно покачивался.
Гоникин завел свой мотоцикл, выхлопная труба сдула пыль до жесткого суглинка, мотоцикл трещал и стрелял.
