Первая надежда на спасение у меня появилась, только когда я нашел окурок цигарки, скрученной из газеты на русском языке, валявшийся в траве. Значит, свои рядом! Потом вижу, едет группа всадников, я спрятался в кустики. Они в накидках, в капюшонах, не знаю, кто это — наши или финны. Когда поближе подъехали, слышу родную речь, с родными дополнениями. Тут я смело вышел, решил, что я у своих. Как оказалось потом, впереди был полигон, на котором обучались войска.
Привели меня к генералу. И вот, такая картинка: площадочка, обсаженная срубленными молодыми елочками, в окружении этих елочек стоит стол, на столе стоит самовар, за столом сидит генерал и из блюдечка гоняет чай. Я говорю: «Товарищ генерал, меня сбили. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы выставили охрану у самолета». Приказал он выставить охрану. Правда, как выяснилось потом, охранник оказался ненадежным, и из самолета стащили радиостанцию. Мой техник, который был в нескольких десятках километров от линии фронта, чуть не пошел под трибунал, потому что исчезновение радиосредства в районе линии фронта — это ЧП.
Сдал я тогда самолет охране, а сам двинулся в сторону своего аэродрома. Трудно было двигаться, потому что все ехало в сторону линии фронта. Это ж было как раз накануне наступления наших войск на Свири. Мне чуть ли не сутки потребовались, чтобы добраться до своего аэродрома. Я видел, какая мощная техника была сосредоточена: артиллерия, «катюши», танки. Но без такого сосредоточения сил против финнов воевать невозможно. Финны умело воевали. Хорошо, что немцев было 70 миллионов, а финнов только 25, а то бы мы проиграли, если бы наоборот…
Они заслужили уважение тем, что умело воевали. Но все-таки мы испытывали к ним некоторую ненависть. Была мысль по отношению к ним: «Зачем ты пришел в Ленинградскую область, что тебе тут надо?» Они всячески старались нас сбить. Понятно, что и мы, как могли, убивали их на земле и в воздухе. Особой ненавистью не пылали. Но это же был враг, его, конечно, надо было бить и убивать.
Если говорить о финских летчиках, то, учитывая их самолеты, летали они хорошо. Их «кертиссы» и «бристоли» могли противостоять нашим «ишакам», а против «лавочкиных» и по вооружению, и по скорости, и по маневренности были слабоваты. Не случайно финны часто уклонялись от боя с нами — понимали, что у них шансов мало.
На аэродроме уже и не ждали моего возвращения. Ребята обрадовались. Тут же мне дали новый самолет — у нас были запасные машины.
— Потери большие были в эскадрилье?
— Многих моих товарищей похоронили. Это и Володя Куприянов, и Вася Темный, и Сергей Ефремов, и Миша Родионов, и Юзеф Гавриленко, и Василий Назаренко. Порядка эскадрильи в течение всей войны.
По-разному погибали. Мой товарищ по 524-му полку Борис прилетел с задания, вылез из кабины, снимал парашют. А техник полез в кабину, нажал на гашетку, и пушка выстрелила, снаряд попал в лопасть. И осколком в висок его убило.
Вообще большинство потерь остались неизвестны. Я не знаю, где могила Сергея Ефремова, Миши Родионова. Искать ведь было некогда, это ж война.
Мы очень жалели товарищей. Я до сих пор всех жалею. С Сергеем Ефремовым мы были большие друзья. Конечно, переживали. Но как-то вместе с тем, видимо, понимали, что война есть война. Это как-то притупляло горечь утрат.
17 июня началось наступление. Я в основном специализировался на разведке — из порядка 200 боевых вылетов, что я совершил на истребителе, 86 — на разведку. Помню, однажды уехали мои товарищи за новой порцией самолетов, а мне дали поручение на разведку со штурмовкой, «свободную охоту». Во время таких вылетов мы жгли автомашины, взрывали склады, корабль один раз прихватили. Он привез по Ладожскому озеру пополнение. Потопить, к сожалению, не удалось, но обстреляли. Помню, финны прыгали в воду с корабля. Побили их прилично.
Основной аэродром у финнов был в Нурмалице, на берегу Ладожского озера. Мы часто туда ходили на «охоту». Один раз я «Кертисс-36» на посадке подловил. Летчик на пузо самолет посадил, но я его еще из пушек обработал, чтобы наверняка. Еще раз полетели, финны тоже не дураки. Раз пришли истребители, то не взлетают, потому что на взлете истребитель беспомощный.
Начали мы штурмовать машины возле аэродрома. В тридцати километрах от Нурмалица располагался аэродром Видлица, и, видимо, оттуда вызвали четверку «кертиссов». Мы увлеклись штурмовкой, за воздухом не смотрим. Вдруг вижу, у Сергея на хвосте висит пара. Я стал набирать высоту, чтобы помочь ему, но, оказывается, у меня у самого пара висела. И он мне крикнул по радио: «Сашка, у тебя на хвосте пара!»
Тут замечу, что радиостанция РСИ-4 была слабенькой. По ней только на близком расстоянии разговаривать можно было, но и то хорошо, что хоть такая была. Я ручку от себя. Финн как дал! А у него пулеметов 8 было на «кертиссе». Мимо меня пролетел сноп трассирующих пуль. Видимо, упреждение большое взял, а если бы поменьше, то изрешетил бы меня и мы бы с тобой сейчас не разговаривали. В самолет попала всего одна пуля, но перебила тягу левого элерона. Я нырнул вниз — сказалось превосходство в скорости, и я смог оторваться. Так что Ефремов меня спас…
Как-то комиссар полка говорил мне, что сбили финского летчика. Когда его допрашивали, он сказал, что им в Нурмалице наши самолеты «лавочкины», сороковой и десятка, ни пройти, ни проехать не дают. А это ж я летал на 40-м, а Сергей Ефремов на «десятке». Приятно было от противника такое услышать. Мы действительно им шороху давали.
После окончания Выборгско-Петрозаводской операции нас перебросили на север, на аэродром Алакуртти, для участия в Петсамо-Киркенесской операции.
Там погибли два моих друга. Сергей Ефремов и Миша Родионов. Как получилось? Прилетели два «фоккера». А мои друзья тогда дежурили. Взлетели, стали набирать высоту недалеко от фашистов. А те с одного захода их обоих и сбили.
После Северной Норвегии нас перебросили в Северную Польшу. Там нас щадили, поскольку мы пришли с другой линии фронта: посылали на простенькие задания. К тому же там у нас такой перевес был в авиации.
Даже самолеты не маскировали, они стояли на аэродромах рядами. И днем, по сути дела, немецкие летчики боялись появляться над нашей территорией. Войну закончил я на аэродроме Штаргардт под Штетином.
— Приходилось ли вам выполнять задания на сопровождение штурмовиков?
— Очень много. Потери у них были очень большие, но я не помню, чтобы мне приходилось вести воздушный бой при сопровождении штурмовиков. Когда началось наступление на Свири, потребовалось разбомбить переправу — мост через реку Свирь. Туда отправили полк штурмовиков, который мы прикрывали. Заходит первый штурмовик бомбить, его сбивают, он врезается в берег. Заходит второй штурмовик, его сбивают, он в берег врезается. Заходит третий штурмовик, пикирует, его зенитки встречают, и он в Свирь ныряет. После этого уже летчики бочком без пикирования заходили. Но мост, по-моему, все равно не разбомбили. Ширина его была всего три метра, в такую цель очень трудно бомбой попасть в таких условиях.
