исключительность плюс великодержавие, не русское, а чеченское, но, в сущности, какая разница? Чем он лучше Александра Проханова? У Проханова российский патриотизм сочетается с русским национализмом, у Садулаева – с чеченским.
Но можно ли “учение” Дона Ахмеда отождествлять с авторской позицией? С одной стороны, идею чеченского мессианства высказывает не автор и даже не герой-повествователь. Последний даже дистанцируется от наиболее одиозных высказываний Дона. С другой стороны, Садулаев, по всей видимости, не случайно дважды (в “Учении Дона Ахмеда” и в “Пурге”) обращается к этой теме. Дон Ахмед представлен благородным и бескорыстным воином, подобным князю Святославу Игоревичу, одному из любимых героев самого Садулаева. Не желая прямо подписываться под столь радикальными суждениями, Садулаев, тем не менее, их пропагандирует.
Кстати, мрачные (и довольно спорные) рассуждения о деградации чеченского народа под властью Кадырова также не противоречат национализму. Националист острее чувствует боль за собственный народ, тяжелее переживает. Это как раз естественно.
При этом подчеркну, вопреки существующим с советских времен стереотипам, национализм сам по себе еще не является злом и, тем более, не может отождествляться с фашизмом. Другое дело, что у Садулаева в творчестве есть вещи пострашнее.
А. Р. Слова Дона Ахмета о необходимости Чечни в составе России буквально точно повторяет Рамзан Кадыров. Не думаю, что сей политик вдохновляется прозой Германа Садулаева… Мне кажется, много из того, что предъявляется Садулаеву, является следствием того, что у нас сейчас каждый чеченец под подозрением, им детей у нас пугают. Вот Людмилу Улицкую не ругают за еврейский национализм “Даниэля Штайна”, за ее крайне пренебрежительное отношение к Православию, а ее книга выходит в серии “Библиотека всемирной литературы”.
Благодатная почва рассматривать Садулаева с точки зрения чеченского национализма и экстремизма. Однако не стоит воспринимать всё это буквально, Герман скорее пародирует весь этот сор, завязший в общественном сознании, он взрывает его изнутри. Я редко соглашаюсь с критиком Натальей Ивановой, но в том, что “Герман Садулаев интересен отнюдь не чеченством своим, а попыткой изобретения новой поэтической мифологии”, я, пожалуй, солидарен. Садулаев и без своего “чеченства” безмерно любопытен.
В его творчестве важно предчувствие беды, трагедии, которая на самом деле есть предвестие вселенской катастрофы. Память была земляничной поляной, сейчас стала минным полем… Он ведь показывает не только “зверства” – федералов, но и предательство чеченской верхушки, говорит об общем грехе, который не замедлит аукнуться в скором будущем.
С. Б. Да, Кадыров едва ли не дословно повторил слова садулаевского героя. Это говорит о схожести взглядов русско-чеченского писателя и столь нелюбимого им президента Чечни. Значит, “чеченская имперская идея” вовсе не фантом, коль скоро она поселилась в умах столь разных людей. Детей пугать не стоит, а вот задуматься не мешает.
На мой взгляд, пока что Садулаев неинтересен вне его чеченства. Для писателя очень важно найти свою тему и, вместе с ней, свое место в литературе, свою нишу. Герман Садулаев поначалу действовал очень удачно: он занял место, на которое никто не претендовал. Он стал первым чеченским голосом в русской литературе. Эльбрус Минкаилов, Сулиман Мусаев и Аслан Шатаев появились позже.
Садулаев и в лучших своих вещах весьма несовершенен, наивен, неуклюж, но его ранняя проза все-таки настоящая, честная. Герман писал свою “Ласточку”, потому что не мог молчать. Не думаю, что он здесь “пародировал”. Садулаев писал как раз искренне.
В своих “чеченских”, “националистических” вещах Герман “сдавал кровь” (вспомним Виктора Шкловского). Вся его “поэтическая мифология” тоже связана с национальной темой. Но что он сдавал, когда писал “Таблетку” или рассказы о каких-то тараканах? Многого ли стоят его отсылки к индуизму и буддизму? После Пелевина всё это выглядит просто беспомощным.
Что еще интересного в его творчестве? Будни менеджера среднего звена, проклятия обществу потребления? Помилуйте! В серьезной литературе эту нишу прочно занял Роман Сенчин, в массовой – Сергей Минаев. Зачем нам второй, или, кажется, уже двадцать второй Минаев, когда и одного много?
А. Р. Я бы не стал сравнивать Садулаева с Минаевым. Это два принципиальных антипода. Минаев вроде бы застолбил нишу, выплевывает свои тексты, которые бесконечно далеко отстоят от литературы. Там даже намека на нее нет. Однако минаевские тексты в общественном сознании закрепились в качестве безусловных бестселлеров, но надо понимать, что это лишь отлично продвигаемый на рынок продукт-фантом, какой-то шампунь или средство для стирки, который на самом деле голову не моет и белье не стирает. Подобные явления крайне вредны, ведь они форматируют художественное сознание и отвращают от литературы. Уже одно то, что Садулаева ты называешь в связке с Минаевым, говорит о многом. Какая между ними связь? Герой – современный менеджер, ну и что? Продукты наподобие минаевского как раз и нацелены на то, чтобы вклиниться в литературу, мимикрировать под нее. Это своеобразный граф Хвостов, который благодаря мощной медиаподдержки раздувается до гигантских размеров. Тот считал своим преемником Пушкина, о Садулаеве мы говорим как о клоне Минаева…
Конечно, время расставит всё на свои места, но уже сейчас я бы сказал, что настоящие литературные бестселлеры пишет не Минаев, а именно Садулаев, и попадание его сначала в финал “Букера”, а потом и “Нацбеста” говорит об обретении им определенной критической массы. Еще год-два назад я был бы противником присуждения Садулаеву какой-либо авторитетной премии, она могла бы, чем лукавый не шутит, надорвать его, извратить его писательскую эволюцию. Теперь, это мой субъективный взгляд, Герман обрел писательскую цельность.
Захар Прилепин получил “Нацбест” не за “Патологии”, не за “Санькя”, формально за “Грех”, а на самом деле за его писательскую линию, сформированную в этих книгах. Герман Садулаев хоть и вышел в “Нацбест” с “Таблеткой”, но не она одна должна работать на конечное мнение жюри. За него ходатайствует и “Я – чеченец!”, и “Пурга”, рассказы и публицистика автора. Всё это вкупе формирует образ спорного, но, безусловно, талантливого и яркого писателя.
С. Б. Не надо трогать Пушкина! Да и Хвостова не надо. Дмитрий Иванович выгодно отличался от многих наших литераторов уже тем, что искренне и бескорыстно любил литературу. О многих ли прозаиках, поэтах, драматургах можно сказать такое в наши дни?
А сравнение с Минаевым здесь уместно. Объединяет их не столько герой, сколько брюзгливая мизантропия, которой, надо сказать, не было в чеченских вещах Садулаева. Объединяют набившие оскомину нападки на общество потребления, плодами которого оба автора не прочь воспользоваться. Минаев и пользуется вовсю, а Садулаев тоже не откажется, недавно хвастал в своем блоге, что у него теперь что ни месяц, то фотосессия для глянца.
Не хватает Садулаеву пиара, но ведь и у Минаева не было медиаподдержки до неожиданного успеха его первой книги. Будет
