- Прилетай ко мне, - сказал он. - Возьми отпуск. Хоть на несколько дней. О самолете я распоряжусь.
Он положил трубку и позвонил командующему.
- Что нового? - спросил он, глядя на свою руку, которая все еще дрожала.
Командующий сказал, что только что к Чуйкову прибыли для переговоров начальник генерального штаба генерал пехоты Кребс и два офицера полковник Дуффинг и подполковник Зейферт. Они принесли письмо, в котором написано (командующий прочитал по телефону текст, подписанный Геббельсом):
"Имеем довести до сведения Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами Советского Союза следующее: первому из не немцев сообщаем Вам, вождю советских народов, что сегодня, 30 апреля, в 15.50, фюрер немецкого народа Адольф Гитлер покончил жизнь самоубийством".
- Как вы думаете? - спросил командующий. - Правда или врут?
Сизокрылов сказал:
- Скорей всего правда. Бежал от ответственности на тот свет - в последние ворота, которые были еще для него открыты. Доложено уже в Ставку?
- Доложено. Оттуда получана директива: единственно возможные переговоры - безоговорочная капитуляция.
Первого мая покончил самоубийством Геббельс. На следующий день гарнизон Берлина капитулировал. Сизокрылов вылетал в Берлин, оттуда - в Шпандау и, наконец, - в Потсдам. Здесь он вдруг подумал, что хорошо было бы взять с собой эту милую Вику, дочь командира дивизии. Ему казалось, что присутствие девочки, сироты, не имеющей матери, хоть немножко успокоит материнское сердце Анны Константиновны.
Вика вскоре приехала. Узнав, зачем ее вызывали, она прямо-таки возликовала, но, подбежав к члену Военного Совета, сочла необходимым как-нибудь скрыть свой восторг и, еле сдерживая сияющую улыбку, чинно произнесла:
- Спасибо! Я так мечтала побывать в Берлине!
Самолет стоял невдалеке, распластав огромные белые крылья на зеленой площади аэродрома.
Вика быстро поднялась по лесенке вверх и уселась на мягкое сиденье. Сизокрылов вошел следом за ней. Моторы загудели, и самолет, пробежавшись по траве, оторвался от земли. Под ним проносились зеленые квадраты полей, леса, блестевшие на солнце дороги, малюсенькие домишки. Тень самолета в ярком солнечном свете бежала по земле.
Вскоре эта тень зазмеилась по крышам городских домов.
На аэродроме Темпельгоф члена Военного Совета уже ожидали его машина и бронетранспортер.
Генералу доложили, что его дожидается только что прибывший из Нойкельна Франц Эвальд.
Сизокрылов быстро вошел в дом, где находился немецкий коммунист. Они крепко пожали друг другу руки. Оба немолодых, поседевших в испытаниях жизни человека смотрели друг на друга и улыбались друг другу даже с какой-то влюбленностью.
- Э, да вы еще ничего! - шутливо сказал Сизокрылов. - Крепко держитесь еще!.. И Гитлер с вами не справился!..
- Не справился, - засмеялся Эвальд. - Кости целые!.
- Кости что... Вот сердце как?
Эвальд махнул рукой:
- Влюбиться нельзя, а работать можно...
Оба рассмеялись. Сизокрылов тем не менее прекрасно заметил бледность и истощенный вид немецкого коммуниста. Эвальд сразу же начал рассказывать о том, что нашел в Нойкельне несколько старых друзей, беседовал там с молодежью.
- Конечно, они еще не опомнились, - сказал он, - еще многое им неясно, но если поработать с ними...
Генерал предложил Эвальду совершить поездку в центр Берлина. Эвальд с радостью согласился. Он хотел попасть в Сименсштадт и Веддинг, "Красный Веддинг", как этот заводской район Берлина назывался когда-то. Каждая улочка там была знакома Эвальду. Он надеялся найти и там кого-нибудь из знакомых, возобновить партийные связи. Следовало связаться с рабочими, поговорить с ними, объяснить им положение.
Они вышли к ожидавшей в машине Вике, сели и поехали.
Берлин выглядел, как огромный вооруженный лагерь. Советские войска и войсковые тылы, артиллерия и танки расположились повсюду прямо на улицах и площадях. Среди многоэтажных развалин сновали люди, медленно проезжали повозки. Выпряженные лошади ржали в каменных скелетах домов, погружая морды в охапки сена.
Обветренные, потемневшие от загара веселые лица приветливо и счастливо улыбались. Регулировщики, стоя на перекрестках, управляли движением. Саперы и специальные команды убирали обломки, разминировали подступы к домам, оттаскивали в сторону разбитые немецкие машины и бронетранспортеры, уничтожали баррикады.
Эвальд не был в Берлине восемь лет. Правда, однажды, когда его вывозили из тюрьмы Моабит на запад, он видел город из окошка тюремной машины. Это было в 1939 году. Берлин был тогда весь увешан огромными флагами со свастикой: накануне Гитлер захватил Прагу.
Теперь всюду развевались красные знамена вперемежку с белыми флагами, знаками капитуляции. По правде сказать, Эвальд смотрел вначале на разбитую столицу с некоторым злорадством: вот к чему привело хозяйничанье этого самовлюбленного бешеного кретина и его подручных! Но злорадство тут же сменилось глубокой жалостью к исхудалым женщинам, снующим по улицам, к бедным, худеньким, хотя и крайне заинтересованным происходящими событиями детям, к унылым пленным, плетущимся вереницами по Блюхерштрассе на юг, ко всему истерзанному народу.
У Эвальда лихорадочно горели глаза. Лицо его было очень бледно.
По Блюхерштрассе они доехали до Ландвер-канала. Мост через канал был сильно поврежден, посредине взорван, но саперы уже приспособили его для проезда автомашин.
На площади Бель-Альянс Сизокрылов встретился с другими генералами. Потом подъехал еще один генерал. Он спрыгнул с машины и подошел к члену Военного Совета.
- А-а, Карелин! - сказал Сизокрылов. - Как дела?
- Все в порядке, товарищ генерал! - громогласно отрапортовал Карелин, сияя. - Готовы следовать дальше!.. - он вдруг смешался, улыбка сползла с его лица, и он недоверчиво спросил: - Какие будут приказания?
Сизокрылов усмехнулся и сказал:
- Не беспокойся, Карелин. Горючее забирать не буду.
Проехали по Фридрихштрассе. Широкая улица была совершенно разрушена, и через огромные остовы зданий просматривались какие-то другие, тоже разрушенные дома на какой-то другой улице.
Хотя Вике уже многое довелось видеть на войне, но ее изумляло и пугало это обилие развалин. Она с жалостью смотрела на жителей, бродящих среди руин, и не понимала, где же они, собственно говоря, тут живут. Потом она обратила внимание на сидящего рядом с нею Эвальда, который от истощения задремал. Так по крайней мере показалось Вике. Немец сидел с закрытыми глазами и что-то бормотал.
Эвальд, однако, не спал. Он просто забыл о том, что с ним находятся люди. Привыкнув к пребыванию в одиночных камерах, он говорил вслух, сам не замечая того. Он проклинал гитлеровцев с их преступным и безумным ведением дел, с их кровожадной и подлой политикой. Он жаловался на свою старость и больное сердце, на то, что голова седая и нет уже тех сил, того юношеского задора, который теперь так нужен для того, чтобы поставить на ноги новую Германию.
