20 сентября Пушкин выехал в Уральск, где пробыл два дня, расспрашивая стариков и записывая сказания. В его оренбургской записной книжке сохранились тексты песен об уральских казаках, о капитане Сурине:
Из Гурьева городка
Протекла кровью река.
В своих заметках к «Истории Пугачева» Пушкин писал: «Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачева. Грех сказать, говорила мне 80-тилетняя казачка, на него мы не жалуемся; он нам зла не сделал. — Расскажи мне, говорил я Д. Пьянову, как Пугачев был у тебя посаженным отцом? — Он для тебя Пугачев, отвечал мне сердито старик, а для меня он был великий государь Петр Федорович. Когда упомянул я о его скотской жестокости, старики оправдывали его, говоря: не его воля была: наши пьяницы его мутили».
29 сентября Пушкин был в селе Языкове Симбирской губернии, где застал поэта Николая Михайловича и его братьев, читал им своего «Гусара» и рассказывал о комедии Гоголя «Чиновник» («Владимир 3-й степени») Переночевав в Языкове, поэт выехал на другой день в Болдино, где на этот раз пробыл около шести недель.
Проведенное здесь время оказалось, как и в 1830 году, необычайно плодотворным. Вероятно, беседы в Оренбурге с замечательным сказочником «Казаком Луганским» снова обращают Пушкина к работе над сказочными сюжетами: в Болдине были написаны две сказки: «О рыбаке и рыбке» и «О мертвой царевне». В октябре 1833 года было написано одно из величайших созданий Пушкина «Медный всадник». В Болдине же Пушкин переработал в поэму «Анджело» шекспировскую драму «Мера за меру», снова развернув здесь близкую ему тему верховного помилования, быть может, связанную с его постоянной думой о смягчении участи сосланных декабристов. Не лишено интереса, что почти одновременно с Пушкиным, в 1834 году, молодой Рихард Вагнер работает над планом оперы на сюжет «Мера за меру» Шекспира. В Болдине, вероятно, была написана и «Пиковая дама», вскоре появившаяся в печати.
Одной из главных работ Пушкина в нижегородской глуши была обработка собранных материалов по пугачевщине. Они были включены в черновую рукопись, которая и получила окончательную отделку. «История Пугачева» — первый ученый труд Пушкина и единственный, доведенный им до окончания. Исторический стиль Пушкина отмечен своеобразными чертами, характерными для всей его прозы. Его основное требование для прозаического жанра «мыслей и мыслей», при полном отказе от «украшений», отвело его от картинной или ораторской манеры Карамзина. Живописность минувшей эпохи он относит в поэмы, например, в «Полтаву», историческое же изложение строит прагматически — на фактах и документах. Образному и лирическому повествованию противопоставляется история, логически протокольная. В письме к И. И. Дмитриеву Пушкин отмечает, что в «Истории Пугачева» он «старался только об одном ясном изложении происшествий», что же касается до «анекдотов, черт местности и пр.», то автор намеренно «все это отбросил в примечания». Пушкин отчасти возвращается к исторической манере Вольтера (которого цитирует в «Истории Пугачева») — быстрому и четкому рассказу, избегающему всяких прикрас. Весь интерес повествования сосредоточен в композиции; тема берется монографическая, исследование пишется об отдельном лице, об одном герое («История Карла XII»). В основу изучения и воссоздания прошлого кладется биография, а литературное построение наиболее приближается к жанру классической трагедии: центральный герой ведет все повествование и целиком сосредоточивает на себе внимание читателя; события его жизни развертываются, как акты единой и цельной драмы. Быт, портреты, интимная жизнь, гипотезы — исключаются. Рассказать сложную и бурную судьбу с наибольшей простотой, сжатостью и стремительностью — таково задание историка.
Отсюда приближение у Пушкина рассказа о народном восстании к жанру точной военной истории XVIII века. Изображение пугачевского движения напоминает описание войны. Пушкин изучает в основном смену сражений, состав войск, характер осадных операций, «театр беспорядков».
К этому его отчасти обязывает вынужденный официальный подход к теме- верховным цензором и первым читателем поэта-историка оставался Николай I При таких условиях первый биограф Пугачева проявил достаточную смелость и независимость, изобразив его мощным народно-историческим деятелем, выдающимся стратегом, «поколебавшим государство от Сибири до Москвы и от Кубани до муромских лесов». Это сильный народный боец, способный также героически оборонять родину от иноплеменного нашествия. В годину Отечественной войны он наносил бы с партизанскими отрядами сокрушительные удары французской армии. В послании к поэту-партизану Денису Давыдову Пушкин заявляет о Пугачеве:
В передовом твоем отряде
Урядник был бы он лихой.
Масштабы образа придают значение, силу и глубину всему его жизнеописанию. Необычайность выдающейся личной судьбы раскрывает во всей глубине драматизм политических конфликтов и государственной борьбы. История предводителя восставших казаков, крестьян, уральских горнорабочих, восточных племен Поволжья развертывается в народную трагедию, изложенную с бесстрастной точностью чертежа или отчета Такова «История Пугачева». Бытовой колорит и психологический драматизм эпохи получат свое воплощение в другом произведении — в историческом романе о взятии Белогорской крепости.
Неудивительно, что Николай I сделал на рукописи «История Пугачева» ряд критических заметок, прежде всего изменив заглавие (на том основании, что «преступник, как Пугачев, не имеет истории») и возражая против таких характеристик Пушкина, как «славный мятежник», «бедный колодник» и пр.
А. А. Фукс (1805–1853).
С портрета маслом Персин.
Наряду с Пугачевым Пушкина продолжал увлекать еще один исторический образ — Петр I. В Оренбурге он с увлечением говорил Далю о своем намерении изобразить «этого исполина». Поэт долго и мучительно разрешал для себя проблему этого сложного и противоречивого характера, поражавшего его своей новаторской мощью. Двойственность героя отмечена в записи Пушкина (1835): «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые — нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом». Эти резкие контрасты реформаторских замыслов с личными чертами «своевольства и варварства» Пушкин решил «внести в историю Петра, обдумав»; но в поэме, к которой вскоре обратили его изученные материалы (а отчасти и стихи Мицкевича о Петербурге и его основателе), необходимо было дать художественное обобщение героя и сохранить за ним монументальную целостность и монолитность. Вот почему, приступая в 1833 году к «Медному всаднику», Пушкин строит исторический образ не на раскрытии противоречий, а лишь на могучей творческой энергии петровского характера. В поэме о Петре «самовластный помещик» решительно преодолен носителем государственной мудрости, творящим для будущего.
