Ознакомительная версия.
Наряду с подчеркиванием важности внутреннего делания, проистекающего от полноты веры, в центре парацельсистского богословия находится свойственная ранним францисканцам убежденность в изначальной простоте христианства. Гогенгейм не только противостоял любым попыткам придать евангельскому учению догматизированную и диалектическую форму и в этой связи отчаянно критиковал работы известнейших христианских мыслителей от Августина до Фомы Аквинского и Марсилио Фичино. Он, кроме того, придерживался твердого мнения о ненужности и бесполезности проповедей, произносившихся представителями духовенства. По Гогенгейму, основание христианской религии покоится на трех крупнейших событиях мировой истории – рождении, смерти и воскресении Христа. Этими тремя эпизодами из жизни и посмертного существования Спасителя ограничивается драматургия спасения. Гогенгейм не видит смысла в бесконечном повторении проповедником одних и тех же положений. «Разговаривай сам с собой, – писал он, – и не позволяй попам становиться между тобой и Божьим Словом. Оно должно храниться внутри тебя… Проповедь потребна только для неверных… если вы считаете себя верующими людьми, верите во Христа, то вы должны знать его Евангелие и чтить Его заветы. Если вы верите от сердца, то Евангелие и без проповеди входит внутрь вас. Если же сердце ваше остается глухим к вере, то самая лучшая проповедь ничего не даст вам» [439] .
В центре внимания Гогенгейма стоит рождество Иисуса Христа. Однако, несмотря на эпохальное значение воплощения второй ипостаси Святой Троицы, Гогенгейм писал: «Блажен тот, кто представляет себе Христа без вида и образа». Это больше, чем просто критика христианского искусства. «Верить во Христа сердцем» – вот основа парацельсистского символа веры. За ним следует практика, которая пользуется у Гогенгейма отчетливым этическим превосходством перед учеными богословскими дисциплинами, постигаемыми путем теоретических размышлений. [440]
Вообще, говоря об этике, необходимо напомнить, что все сочинения Гогенгейма, в которых затрагиваются богословские вопросы, наполнены этическим содержанием. Сердце, постоянно пребывающее в молитве, неусыпно контролирует поведение человека в повседневной жизни, семье и браке, обществе и политике, экономике, праве и на войне. При этом Гогенгейм изменил бы себе, если бы не поставил в центр конструируемого им благочестия наивную, детскую радость человека, восхищающегося величием тварной природы и открывающимися в ней знаками. Несмотря на критическое отношение Гогенгейма к проповедническому служению, его работы представляют собой по сути одну большую проповедь. В этой связи нужно особо отметить, что он ставил под сомнение лишь необходимость проповеди с церковной кафедры. Что же касается письменного слова, то оно, по мнению Парацельса, как раз и должно славить Бога, а также наставлять, будить и увещевать человека (XIII, 298).
Безусловное превосходство этики не исключает уважительного отношения Гогенгейма к науке. Розмари Лильг-Франк очень точно выразила диалектическое соотношение науки и религии в творчестве Гогенгейма, выбрав для этого подходящую фразу из Макса Планка: «Естественные науки служат человеку пищей для ума, а религия – для действия» [441] . К этому высказыванию можно добавить, что понятие «религии» у Гогенгейма максимально приближено к пониманию этого слова в исламской культуре. Религия, включая в себя сумму богословских знаний, духовных упражнений и поведенческой морали, охватывает у него все светские области и служит опорой познания. Научное познание, протекающее в свете природы, представляет собой одновременно духовный процесс и не ограничивается работой разума. Успех чисто разумного постижения вообще во многом зависит от положения звезд и особой структуры человеческой инстинктивности. Естественный свет природы взаимодействует с «совестью человека… благодаря которой он сам определяет, что хорошо, а что плохо» [442] . Мы видим, что здесь речь идет об особом, этическом созерцании природы, которая воспринимается как откровение. Как и свет духа, свет природы так же исходит от Бога. Свет природы поддерживает нас на пути к постижению Бога из его творений, а свет духа способствует нашему спасению. [443]
Освещая человека, свет природы и свет духа открывают ему правильное видение пути блаженной жизни, которая не имеет у Гогенгейма ничего общего с посмертным пребыванием праведников в райском саду. Оно скорее тождественно времени, каждая секунда которого наполнена смыслом. «Один час, – писал Гогенгейм, – минута и даже секунда содержит в себе всю полноту мгновенья» (II, 6, 202). Это время спокойствия и время надежды, которая приводит человека в умиротворенное состояние и погружает его в спокойный здоровый сон. Того, кто спит сном честного человека, можно не будить. Нет ничего страшного, если даже он проспит до полудня! «Не страшно, если полдень застанет его спящим. Для Бога он каждую минуту остается вооруженным и бодрствующим. Ведь глаза спящего праведника непрестанно устремлены вглубь, а его сердце наполнено благодарностью Богу. Поэтому даже во сне он не пропустит ничего важного. Так же и ты, отправляясь на покой после тяжелого рабочего дня, возблагодари Бога и засыпай в надежде» (II, 6, 202).
Надежда и благодарение служат у Гогенгейма выражением полноценной жизни, в которой каждая секунда наполнена смыслом и каждый момент «является тем, чем он должен быть» [444] . Это время сравнивается у Гогенгейма с летней порой, «вечным летом, которое не оставляет никого без прекрасных цветов и благоухающих плодов. Когда оно наступает, люди перестают считать годы, которые проносятся перед ними, как один момент» (VII, 500).
Парацельсистская теория лета, вневременного созерцания вещей в свете природы и духа, дополняется в составленном им толковании псалмов еще одним серьезным замечанием, которое одинаково далеко как от Августина и Фомы Аквинского, так и от Лютера с Цвингли. На протяжении всей своей жизни Гогенгейм не переставал подчеркивать важность космософического и экологического толкования священных текстов. При этом толкование такого рода сочеталось у него с социально-этическими размышлениями и критикой времени и покоилось на мощном эсхатологическом и экклесиологическом основании. С протестантской точки зрения гогенгеймовский подход «затемнял» чистое и непредвзятое восприятие единства природы и сверхприродного. Католиков же отпугивал радикальный библеизм Гогенгейма, а также самостоятельность его мышления и свободное обращение с творениями признанных церковных авторитетов. Не отрицая институт папства, Гогенгейм защищал чистое, духовное понимание католицизма. «По латыни церковь называется католической. Она состоит из духа верующих христиан, которые принадлежат к ней и видят в ней свое последнее пристанище. Существует же церковь только в Духе Святом» (II, 3, 11). В данном случае имеется в виду не просто невидимая церковь. Акцент делается на людях, образующих церковь. Они состоят из плоти и крови и в силу несовершенства человеческой природы совершают плохие и хорошие поступки. Именно последние, имея своим источником любовь к Богу, дают обильные «плоды» и материализуют невидимую церковь в зримый образ. Указывая на роль простых верующих, их веру и добрые дела, Гогенгейм, таким образом, отрицает значение иерархии и пышных католических обрядов в видимом оформлении церкви.
Ознакомительная версия.
