Мир будет помнить блестящего и скромного писателя, который прославил свою профессию. Те из нас, кому посчастливилось работать с ним, и те, кому посчастливилось доверить своих животных его заботам, будут помнить его таким, каким он мечтал быть: талантливым и чутким ветеринарным врачом.
Я знаю, что отцу понравились бы эти слова. Все годы литературной славы он упорно считал себя в первую очередь ветеринаром, но все сыпавшиеся на него награды были связаны с его писательскими достижениями. Джон оценил своего друга как прекрасного ветеринара (многие разделяли его мнение), и эта оценка была бы очень важна для отца.
Альфа Уайта — и его альтер эго Джеймса Хэрриота — любили миллионы, но необходимо помнить, что он был одним из бесчисленного множества ветеринаров всего мира, которые так же чутко и заботливо относятся к своим пациентам, как он. Однако он имел еще одно качество — дар прирожденного рассказчика, благодаря которому стал глашатаем профессии ветеринара. Его книги рассказали миру о преданности и внимательности ветеринаров к своим пациентам, — в сущности, он продемонстрировал человечность профессии миру, которым движут деньги и предприимчивость. Как ветеринар он был всего лишь одним из многих преданных своему делу профессионалов.
Однако как писатель Альф Уайт не имел себе равных. Он изливал на бумагу свою теплоту и любовь к другим, животным и людям, словно давал выход чувствам, которым никогда не мог дать волю в реальной жизни. Именно на страницах книг Джеймса Хэрриота следует искать подлинный характер Альфреда Уайта.
Можно поспорить, что трудно быть сыном такого человека: нужно все время доказывать, что ты достоин его памяти. Но это не так. Отец никогда не отбрасывал тень на свою семью. Он отнюдь не испытывал благоговейного трепета перед своим грандиозным успехом, и благодаря его скромности я не испытывал ничего, кроме гордости за достижения человека, который был для меня большим другом и отцом, а не мировой знаменитостью.
Если бы у моего отца был надгробный камень, я бы вырезал на нем то напутствие, которое он снова и снова повторял нам, своим молодым коллегам: «Важно не то, что ты делаешь, а как ты это делаешь».
Я не могу написать эти последние слова признательности, потому что у него нет могильной плиты. Его прах развеяли среди зарослей вереска на вершине Уайтстоун-Клиффс, с которой видна большая часть его любимого Северного Йоркшира. Это место предложила Рози, и оно идеально подходит для последнего приюта моего отца. Я часами стою здесь и смотрю на места, где прошли лучшие годы его жизни. Внизу простирается его практика, где он самоотверженно трудился среди всех созданий — больших и малых. Она тянется до самых Пеннинских гор, которые очаровали отца с первого взгляда в те далекие 1940-е годы. Я отчетливо вижу Тирск, где он воспитывал своих детей, и Тирлби, его дом, где он провел последние восемнадцать месяцев своей жизни. Этот чистый и свежий уголок Йоркшира, пропитанный первозданной красотой и свободой, был ближе всего его сердцу.
Отец называл этот пейзаж Йоркшира «лучшим видом в Англии». Для человека, столь глубоко чувствовавшего красоту окружающего мира, лучшего места не найти.
Я часто прихожу сюда, когда гуляю с собакой, и на прошлой неделе долго сидел здесь вместе с ней, — сколько раз отец также сидел здесь со своим собаками! Глядя на лоскуты полей, простиравшихся внизу, я испытывал чувство печали и сожаления.
Мира, о котором писал Джеймс Хэрриот, больше нет, и маленьких семейных ферм, куда на своих грохочущих старых машинах приезжали с визитами Джеймс, Зигфрид и Тристан, осталось совсем мало. Почти все удивительные старые йоркширцы, которых увековечил Джеймс Хэрриот в своих книгах, давно умерли, нет в живых и трудолюбивых фермеров, с которыми он провел столько счастливых часов.
Сочная зеленая трава, бурые изгороди и старые фермерские постройки уступили место огромным распаханным полям с яркими вкраплениями современных зданий, но в остальном панорама «страны Хэрриота» почти не изменилась с тех пор, как я был ребенком. И глядя на нее, я чувствовал не только печаль, но и благодарность. Многим ли посчастливилось быть сыном человека, оставившего чудесные воспоминания, которыми можно поделиться с миллионами других людей?
Однако в тот день я думал не о Джеймсе Хэрриоте, писателе, а об Альфреде Уайте, отце. После его смерти один из читателей прислан мне известную проповедь Генри Скотта Холланда (1847–1918), каноника собора Св. Павла. Трогательные слова приносят утешение в душу тех, кто скорбит о потере любимого человека. Первое и последнее предложения молитвы имели в то время особенное значение:
«Смерть — ничто. Я лишь вышел в другую комнату… Я скрылся из вида, но не ушел из твоего сердца. Я жду тебя, через некоторое время, я совсем близко, стоит только повернуть за угол. Все хорошо».
Передо мной открывался «лучший вид в Англии», я сидел и думал, увижу ли еще когда-нибудь отца. Я бы многое за это отдал. Мне столько нужно ему сказать, столько вопросов задать. Я не знаю и могу только надеяться.
В одном я, однако, уверен. Джеймс Хэрриот, непритязательный сельский ветеринар, завоевавший сердца миллионов, не был вымышленным персонажем. Я знал человека, который обладал всеми достоинствами знаменитого ветеринара, — и не только. Кристальная честность, удивительное чувство юмора и доброе отношение к людям обеспечили ему уважение всех, кто его знал. Человек, которому после его смерти йоркширский фермер вынес окончательный вердикт: «Да, достойный был человек». Этим человеком был Джеймс Альфред Уайт.
Просторечное название актиномикоза. — Прим. пер.
Т. е. игроки, не забивающие голов, мазилы.
Страдающий крипторхизмом, т. е. неопущением яичек в мошонку.
Канун Нового года в Шотландии.
Популярный английский сериал.
Еженедельная радиопрограмма: интервью с каким-либо известным деятелем и проигрывание выбранных им пластинок; название дано по одному из вопросов интервью: «Какие пластинки вы бы хотели иметь, оказавшись на необитаемом острове?»
Heriot, гериот — плата зависимого крестьянина своему феодалу при вступлении в наследство после смерти отца, обычно в виде лучшей головы скота.
