Наконец, движение продолжается. Большой лес и широкие площади полей и пустошей, между ними маленькие деревни, прижатых небом к земле. В Котбусе я слышу, как в проходе открываются двери. Я быстро одеваюсь. Тяжелые шаги и дребезжание ключей. Охранник открывает мою дверь, он спрашивает: — Как вас зовут? Я называю имя. Он говорит: — Следуйте за мной. Мое тело онемело, я вылезаю из вагона. Снаружи другие уже построились в две шеренги, только девушка стоит одна сзади. На некоторых штатское платье, поношенные, чисто отглаженные брюки, на некоторых коричневые робы, как на мне. Я единственный среди всех, на которого надевают наручники. — О, это, пожалуй, опасный? — слышу я, как говорит девушка. Я поворачиваюсь к ней и смеюсь. — Очень опасный, — говорю я, — тройное умышленное убийство на почве страсти! Девушка немного отходит назад, потом энергично говорит: — Я не верю.
Она рассматривает меня и спрашивает: — Ты, наверное, политический? Конвоир оттаскивает меня. Мы переходим через несколько путей и идем вдоль ждущего поезда. Сразу же заполняются окна купе.
— Бросьте дурачиться! — говорит охранник шагающему за мной арестанту. Мы приходим к новому сборному вагону. Я вхожу первым и осматриваюсь наверху в поисках девушки. — Хайль, Москва! — внезапно кричит она. Охранник толкает меня и втискивает в камеру.
В новой камере все стены плотно исписаны каракулями. Имя на имени, написанные карандашом или выцарапанные каким-нубидь острым предметом. За некоторыми именами стоит свастика или советская звезда. Я читаю внимательно. Я вожу указательным пальцем по одной строке за другой. И там стоит имя Йорга. Никакого сомнения, это его почерк. Огромная радость охватывает меня. Я отрываю пуговицу от брюк и тщательно царапаю ею как раз под именем Йорга свое имя. Я задумываюсь, нужно ли мне изобразить еще какой-нибудь символ. Наконец, я прибавляю дату.
Монотонность поездки не прерывается. Внезапно все время оживает. Я сижу на скамье и держу покрасневшие и воспалившиеся от беспрерывного выглядывания глаза закрытыми. Я сижу так час за часом.
Уже темно. Мы ехали долго. Все еще звучат обрывки разговоров от камеры к камере. Мы въезжаем, по-видимому, на большой вокзал.
Входит охранник и спрашивает: — Как вас зовут? Я называю свое имя. Он говорит: — Следуйте за мной. Как мне все это до чертиков надоело. Снаружи ждут полицейские. Полицейские всюду одинаковы. Они говорят одно и то же, у них одна и та же интонация в голосе и тот же самый поворот запястья, когда они надевают на меня наручники. Мы идем через кишащий людьми вокзал. И вокзалы всюду одинаковы и люди. Зеленая машина ждет перед порталом. Мы входим, девушка сидит отдельно. Я медленно жую свое сало. Мы едем с грохотом, слышим только дальние шумы, звонки трамвайных вагонов и автомобильные клаксоны, которые звучат для нас странно таинственно. В темном дворе нас выгружают и быстро обыскивают в поисках запрещенных вещей. Затем мы входим в большую камеру, в скудном свете которой стоит ряд низких походных кроватей, без наволочек, и с соломенными тюфяками, с множеством маленьких пятнышек крови на них. В углу стоит высокий жестяной чан, который невыразимо воняет. Нас шестеро, некоторых я узнаю по голосу. Один очень вежливо представляется мне, это тот самый мой сосед, который должен ехать в Кассель. Он говорит, что он фабрикант уксуса. Скоро выясняется, что его фабрика состоит из одного подвала на севере Берлина, в котором этот фабрикант вместе со своим братом варит уксус. Он развлекает все общество, которое лежит на кроватях и проклинает клопов, выползающих из всех складок соломенных тюфяков. Они говорят о прокурорах, тюремщиках и женщинах. Тема женщин неистощима. Один рассказывает разные непристойности хриплым, слизким голосом. Это звучит так, как будто у него с уголков рта капает слюна. Наконец, уксусный фабрикант говорит: — Ну все, хватит уже этого свинства.
Я часто просыпаюсь. С кроватей доносятся стоны и ругань. Воздух в помещении тяжел и душен. У меня кружится голова. Тошнота подступает к горлу. Я шатаюсь к параше и блюю. Один вскакивает и с диким толчком бросает соломенный тюфяк на пол и стоит напротив как тень и пристально смотрит в окно. Другие ворочаются туда-сюда. Я снова засыпаю и просыпаюсь утром в момент рассвета. Все уже бодрствуют, один скручивает самокрутку, которая пускают по кругу. Я тоже делаю затяжку, чтобы заглушить мерзкий вкус во рту. Затем мы бросаем жребий, кто первый пойдет к параше. Она полна настолько, что дерьмо переливается через край, когда ее используют. Каждый раз, когда поднимается крышка, волна отравляющего смрада проносится по помещению. Окно не открывается. Мы сидим тупые, немытые, невыспавшиеся и голодные, лица бледно глядят из отвратительного серого пара.
Дверь хлопает, входит охранник. — Как вас зовут? — спрашивает он меня. Я называю свое имя.
— Следуйте за мной, — говорит он. Я иду за ним, не оглянувшись ни разу.
Поезд трусит по долине реки Заале, я ни на минуту не отвожу глаз от щели окна шириной в палец. Там Наумбург. Я думаю об Уте из Наумбургского собора, и о ночи в Галле, и я содрогаюсь. Я пытаюсь разглядеть тюрьму и бывший кадетский корпус в Наумбурге. Скоро должен быть Бад-Кёзен. Я с усилием всматриваюсь в поросшие лесом склоны, я неописуемо взволнован, мои губы страшно пересохли и голова пылает. Мои пальцы вцепляются в решетчатую сетку. Вот, наконец, появляется Бад-Кёзен.
Там наверху идет лесная дорога к Рудельсбургу. Вершины колеблются в легких изгибах. Там снова Заале. Я прижимаю глаз, лихорадочно дыша, так близко к решетке, что белок чуть ли не касается ржавой проволоки. Там Рудельсбург, он как бы растет из желтоватой скалы. Вот теперь, теперь… Я пристально смотрю наверх. Заалек… Две серые тени, башни поднимаются в своей мощи вверх, медленно поворачиваются друг за другом и остаются позади. Керн, кричу я… Башни остались позади.
Я падаю назад на скамейку, моя голова ударяется о стену. Охранник открывает дверь и рассматривает меня. — Я оставлю вам немного воздуха, говорит он, и закрывает дверь на маленькую цепочку, так что она остается открытой на ширину ладони. Я сижу на скамейке и не двигаюсь.
В Касселе я провел беспокойную ночь один в чистой камере.
Поезд останавливается в Марбурге. Охранник приходит и спрашивает: — Как вас зовут? Я называю свое имя. Он говорит: — Следуйте за мной! Двое полицейских надевают на меня наручники и ведут посередине между собой. Мы идем вдоль платформы. Всюду стоят студенты в пестрых фуражках. Мы проходим через них. Они смущенно молчат, когда я прохожу, немного отступают и пристально смотрят на меня. Я внимательно рассматриваю их лица. Не могут ли среди них оказаться мои знакомые? Да, действительно, вон того я знаю, а как же, вот тот толстяк с лицом со шрамами? Это же с ним я был вместе в Верхней Силезии? Естественно, это он. Я прохожу совсем близко мимо него, он стоит со своими сокурсниками. Я, не отводя глаз, смотрю на него, его взгляд удивленно задевает меня, тогда он меня узнает. Он узнает меня, немного отходит назад, его рука поднимается, останавливается, внезапно он поворачивается коротким рывком и уже глядит куда-то в воздух. Я прохожу мимо, я громко говорю:
