Днем 9 июля пригласили Лихачевы на обед. Однажды мы уже были у них. Он – заместитель командующего округом (Говорова), очень милый добрый человек и большой твой почитатель.
Через 15 минут Маша бежит в бассейн. Там она в течение 1,5 часов занимается гимнастикой и плавает. В море вода холодная.
Питание достаточное. Иногда покупаем сыр и творог, яйца. Если ливень – завтракаем дома. У нас есть холодильник и газ. Здесь мало овощей и фруктов. Покупаю соки. Посылаю тебе сыр. Он нежирный. Сообщи – понравился ли? Сегодня поедем в Ригу показать Маше город.
Твоя забота о нас и нежность трогает меня до слез. А твое желание прислать нам сюда розы?!
За меня не беспокойся, береги себя. Как я понимаю, жизнь наша друг без друга немыслима.
В 1973 году Жукова постигла невосполнимая утрата – 13 ноября умерла Галина Александровна. «Этого мне уже не пережить…» – сказал тогда Георгий Константинович. Со смертью жены его будто покинули силы. Жуков сумел приехать на церемонию прощания – помогли старые боевые друзья, маршал Баграмян и генерал армии Федюнинский. Но после похорон он уже не мог сосредоточиться на работе, боль утраты была велика. В конце декабря Георгия Константиновича госпитализировали, но состояние его ухудшалось. Врачи были бессильны.
18 июня 1974 года маршал Победы скончался.
Его прах захоронен в Кремлевской стене.
IX. Роль в истории. Новые мифы и легенды
Как исправляли биографию. Жуков в литературе
О том, как в «Воспоминания и размышления» вписывали партийных функционеров, не выигравших ни одного даже второстепенного сражения, мы уже знаем. Но образ Жукова публицисты и историки разной степени популярности постоянно подкрашивали разными красками в зависимости от моды. Маршала превращали то в жертву сталинского произвола, то в едва ли не главного сталинского палача. Делали его военачальником, вообще не знавшим поражений, – и бездарнейшим из стратегов, который только и умел, что заваливать вражеские окопы трупами своих солдат. Виктор Суворов называл его «садистом и развратником» и одновременно, как легко догадаться, звучали голоса, провозглашавшие Жукова святым. Во многих мемуарах и военно-исторических произведениях он непременно предстает грубияном и солдафоном…
Один из скандалов на эту тему разыгрался еще при жизни маршала. В 1970–1971 годах в журнале «Знамя» опубликовали роман Александра Чаковского «Блокада». К Жукову, находившемуся тогда в больнице, пришел один из немногочисленных оставшихся фронтовых друзей и сказал, возможно, в шутку: посмотри, мол, Георгий, как тебя тут разделали… А измотанный невзгодами и хворями маршал рассердился на автора всерьез и написал гневное письмо секретарю ЦК КПСС Петру Демичеву… В Агитпропе в разговоре с Чаковским только руками развели – будь это письмо безвестного ветерана, его бы в корзину бросили. Но это же письмо Жукова! Придется идти и убеждать Георгия Константиновича в том, что главный редактор «Литературной газеты» никак не хотел его обидеть. Заведующий сектором журналов и издательств Агитпропа ЦК Чхикишвили по прозвищу Чхи вместе с Чаковским отправились к Жукову на дачу.
Чаковский оставил подробные воспоминания об этой встрече – о гневе Жукова, собственных попытках оправдаться и умиротворяющем влиянии Галины Александровны.
«– Товарищ маршал… уважаемый Георгий Константинович! Я хочу прежде всего сказать, что вы для меня, как и для миллионов советских людей, являетесь национальным героем, полководцем, сравнить которого можно только с Суворовым или Кутузовым. Но вы глубоко обидели меня как своим письмом, так и тем, что сейчас сказали. Разве оскорбительным для вас является то, что в обстановке, когда враг стоял в тридцати минутах хода танка до Дворцовой площади, вы пригрозили расстрелом трусу, безосновательно доложившему в Смольный о якобы прорвавшихся к Кировскому заводу немцах? «Бычий подбородок»? Ну, вглядываясь в ваши портреты, я так подумал. Простите, в отдельном издании, конечно, вычеркну…
– Что вы из меня дурака делаете? – прервал мою речь Жуков. – Да в отдельности мои замечания, может быть, и не столь важны. Но взятые вместе!.. Разве нарисованный вами мой портрет похож на меня? Вот, посмотрите! Похож я на тирана?
Жуков, вытянув шею, приблизил свое лицо к моему. Внезапно меня охватила ярость.
– Георгий Константинович! – тоже повышая голос, воскликнул я. – За кого вы меня принимаете?! Я не наемный художник, а вы не купец, который заказал свой портрет, а потом заявляет, что не возьмет его, потому что не так нарисован нос, не такие губы, глаза, ну и так далее. Ваш облик запечатлен не только на сотнях фотографий, но и в сознании народа. Такому облику я и следовал…
– А Ворошилов?! – прервал меня Жуков. – Мы были близкими друзьями, а как вы нас представили? «Стул командующему!» – кричит он…
– Георгий Константинович, – раздался вдруг мягкий, но энергичный женский голос, – ну что ты! Ведь это лучшая сцена во всей главе!
Прошло мгновение, прежде чем я сообразил, что это сказала сидящая у обеденного стола Галина Александровна.
– «Лучшая»! – иронически повторил Жуков. – Тебя бы такой бабой-ягой описали!
…Как бы забыв, перед кем сижу, я резко сказал:
– Георгий Константинович! Позволю себе сказать: ваша профессия – военное дело, а не идеология. Идеологией занимаюсь я. А вы упрекаете меня в идеологических ошибках, не имея к тому никаких оснований! Я представляю себе, как бы вы себя повели, если бы к вам пришел политработник и стал поучать вас стратегии и тактике. Да вы просто вышвырнули бы его вон!
– Зверя из меня делаешь? А где у тебя факты? – переходя на ты, сурово спросил Жуков.
– Возможно, что у меня фактов мало, – ответил я, – но у Рокоссовского они, несомненно, есть.
– При чем тут Рокоссовский? – кладя на стол кисти рук, сжатые в кулак, спросил Жуков.
– А при том, – сказал я, – что именно он писал о том, что вы, хотя и внесли большой вклад в дело нашей победы, тем не менее в отношениях с товарищами и подчиненными нередко бывали неоправданно жестоким. Не просто жестким, товарищ маршал, а жестоким. Я не согласен с Рокоссовским. Ваша военная биография сложилась так, что партия, товарищ Сталин каждый раз посылали вас на тот участок фронта, где складывалась самая критическая ситуация. И вы выходили из нее победителем. Можно ли при этом рассуждать: были ли вы «оправданно» жестоким или «неоправданно»? Если горит штаб и людям надо выносить из него важные документы, а один из них еле двигается. Осмелюсь ли я назвать вас неоправданно жестоким, если бы вы в этой ситуации дали ему по шее? Так почему же вы, Георгий Константинович, – уже закусив удила, продолжал я, – не написали тогда жалобу на Рокоссовского? Остерегались, что он для доказательства своей правоты выложит на стол десятки фактов! А у Чаковского, мол, никаких доказательств нет. Значит, можно его «приложить» без всякого опасения. Прав я или не прав?! Вы ссылаетесь на свою дружбу с Ворошиловым. А мне это безразлично! Я знаю только одно: если бы Ворошилов оказался в Ленинграде на должном уровне, то вам нечего было бы там делать. Вот в чем историческая правда, и я ей следую!..
