Новое правительство, образованное в начале октября и возглавляемое принцем Максом Баденским, своим обращением к президенту Вильсону с предложением мира взяло на себя задачу добиться скорейшего прекращения военных действий и вместе с тем приемлемых условий мира. Однако избранный путь и образ действий во время переговоров не привели к желанной цели. Все далее и далее идущие требования наших противников, стремившихся довести нашу силу сопротивления до состояния полного разоружения, ясно обнаруживались на трех этапах переговоров. Они могли стать для нас многозначащими поворотными пунктами, если бы правительство решилось вовремя охладить непомерно возросшие требования, как это было обещано 5 октября во вступительной речи государственного канцлера, закончившейся следующими словами:
«Я знаю, что результат мирного предложения застанет Германию сплоченной и преисполненной твердой решимости либо заключить честный мир, исключающий всякие признаки эгоистического нарушения чужих прав, либо вступить в последний бой на жизнь или на смерть, бой, на который наш народ вынужден будет пойти, не будучи в том повинным, если ответ воюющих с нами держав на наше предложение будет продиктован простым желанием уничтожить нас». [507]
Характер принимавшихся правительством решений, справки и советы, которые давались призванными для этого военными властями, могут быть обрисованы следующим образам.
На нашу первую просьбу о мирном посредничестве от 5 октября был получен 8 октября ответ: никаких переговоров о перемирии до тех пор, пока германские войска находятся на неприятельской территории.
12 октября наше правительство отвечает: мы готовы для заключения перемирия пойти навстречу предложению президента об эвакуации.
Следующая нота Вильсона от 14 октября содержит требования о прекращении операций подводных лодок против пассажирских пароходов и об изменении формы правления в Германии.
Ответ германского правительства от 21 октября:
«Подводным лодкам дано распоряжение не применять торпед против пассажирских пароходов. Ответственность государственного канцлера перед народным представительством будет создана и гарантирована в законодательном порядке».
На это Вильсон 23 октября сообщил:
«Считается целесообразным обсуждать только такие условия перемирия, которые гарантируют Соединенным Штатам и их союзникам возможность принудить Германию к выполнению любого предписания, если оно будет сочтено необходимым, а также лишают Германию возможности возобновить военные действия».
Далее совершенно открыто высказывались требования об уничтожении монархии: «в противном случае мирные переговоры не могут иметь места и будет потребована полная сдача». [508]
В вопросе о принятии нами первого требования, касавшегося очищения занятых территорий, решающее значение имела позиция, занятая высшим военным командованием; оно заявило о своем согласии с текстом нашей ответной ноты от 12 октября. Соображения флота об опасности, возникавшей для германского промышленного района и для нашей базы подводных лодок в Эмдене, в случае передвижения фронта на восток, не могли уже иметь решающего значения после того, как выяснилось, что армия больше не в состоянии была удерживать Западный фронт. Именно по этой причине и возникла необходимость заключить перемирие. Идя навстречу этой необходимости, флот согласился на прекращение подводной войны на время перемирия, хотя все выгоды при этом выпадали на долю неприятеля, если одновременно не прекращалась или не ослаблялась в необходимой мере английская блокада.
Новое требование Вильсона от 14 октября шло значительно дальше, так как неизбежным следствием требования щадить пассажирские пароходы было прекращение подводной войны. Однако Вильсон вовсе не обещал одновременного прекращения военных действий, а заявлял, что он лишь тогда согласится приступить к переговорам, когда эти предварительные условия будут нами выполнены. Таким образом, мы должны были выпустить из своих рук главное оружие, в то время как наши противники продолжали бы свои военные действия и могли сколько угодно затягивать ход переговоров.
Можно было ожидать, что правительство пойдет на уступку и будет щадить пассажирские пароходы, так как с внешней стороны она была совершенно несущественной. По своим же последствиям эта уступка могла приобрести огромное значение, так как возврат к применению подводных лодок для крейсерской войны был бы равносилен потере лодок как средства борьбы, о чем свидетельствовал имевшийся уже в этом отношении опыт. Кроме того, было очевидно, что в случае продолжения военных действий сделанная теперь уступка лишила [509] бы нас возможности вернуться к неограниченной подводной войне. Поэтому точка зрения флота в связи с получением этой новой ноты была такова: пожертвовать подводной войной, если в компенсацию за это наша армия получит перемирие, в противном же случае — настоятельно отсоветовать какие бы то ни было уступки.
16 октября в Берлине мне представился случай посетить нового государственного канцлера и высказать ему мое мнение, которое, как мне показалось, встретило с его стороны сочувствие. Он пригласил меня на следующее утро на заседание военного кабинета, на котором генерал Людендорф должен был сделать доклад о военном положении, на основе которого правительство собиралось вынести решение о позиции, которую следовало занять в отношении ноты Вильсона.
Разъяснения, сделанные на этом заседании относительно возможности нашего дальнейшего сопротивления, способствовали значительному ослаблению первого неблагоприятного впечатления, создавшегося 29 сентября. Содержание ответной ноты Вильсону было обсуждено в общих чертах. Все единодушно считали, что упреки в бесчеловечности и тому подобные обвинения следует отклонить, а разорение областей, подлежавших очищению, равно и гибель мирных граждан, направлявшихся на пароходах в пределы военной зоны, являлись неизбежным следствием войны. Предлагалось просить президента немедленно положить конец ужасам войны на суше и на море, заключив для этого перемирие. Вместе с тем следовало просить Вильсона открыто перечислить его условия, сообщив ему, что Германия не намерена пойти на унизительные для нее условия. По общему мнению, тон этого ответа должен был оказать сильное влияние на состояние духа в народе и армии.
Теперь должно было выясниться, намерен ли был президент честно вести переговоры на основе своих четырнадцати пунктов, или же он стремился свыше всякий меры ухудшить [510] наше военное положение путем затягивания переговоров и предъявления все новых и новых требований. В последнем случае германский народ должен был быть готов возобновить борьбу за свое существование и вести ее до последней крайности.
