Три победителя бесславной войны заняты теперь дележом добычи. Стремясь поддержать решимость Австрии и Пруссии энергично бороться с Францией и не желая сама участвовать в этой борьбе, Екатерина заявляет, что готова отблагодарить союзников за антиреволюционные действия, предоставив им жирные куски пирога. Однако ей хочется, чтобы куски были равными, поэтому торг и перебранки между государями продолжаются несколько месяцев. Екатерина ведет тонкую игру между Фридрихом Вильгельмом и Леопольдом, ненасытность которого вызывает у нее улыбку. На самом же деле из них троих именно у нее самый хороший аппетит. Склонясь над картой Польши, она кроит и перекраивает ее, режет по живому. Ни на минуту не почувствует она вины за свое преступление. И вот подведенный ею баланс: двадцать миллионов подданных при воцарении, тридцать шесть миллионов на сегодняшний день. Кто из европейских монархов добился большего? Она умножила мощь своей страны и поэтому может с высоко поднятой головой предстать перед судом истории. Пусть за границей протестуют против раздела, все это – от зависти и непонимания. Ей не в чем себя упрекнуть, и она презирает подобное тявканье. К тому же расчленение Польши стало окончанием вековой борьбы, начатой еще в то время, когда западная славянская империя нападала на азиатскую Московию, а римско-католическая церковь восстанавливала своих приверженцев против православной греческой церкви. Екатерина считает, что она лишь поставила последнюю точку в деле, начатом задолго до ее прихода. Третий договор о разделе был подписан 13(24) октября 1795 года. Россия получает Курляндию и то, что осталось от Литвы, вплоть до Немана, Австрия получает, как и хотела, Краков, Сандомир и Люблин, а Пруссии достается северо-запад страны вместе с Варшавой. Все кончено. Польши не стало. Побежденные поникли головами. На их долю остаются лишь «бесполезные сожаления, душераздирающие воспоминания и отчаяние».[150]
Все то время, пока длилась польская кампания, Екатерина работала день и ночь. Она признается Гримму: «Одновременно прибывают четыре почтовые кареты, где-то задержанных неблагоприятной погодой, три или четыре курьера из разных концов мира, так что девяти довольно больших столов едва хватает, чтобы поместить на них всю эту груду бумаг, а потом, сменяя друг друга, четыре человека читают мне их с шести часов утра до шести вечера три дня подряд».
Она хочет сама войти во все детали операции. Однако, когда пленного Костюшко привезли в Санкт-Петербург, она отказывается встретиться с неудачливым поборником польского дела и с жестоким высокомерием говорит: «Он оказался дураком в полном смысле этого слова, ему такая работа совсем не по плечу». Коверкая его фамилию, Екатерина издевательски зовет его «бедный дурачок Костюшка». С таким же непочтением она относится и к Станиславу Понятовскому. Когда-то Екатерина сделала его королем против его воли, теперь, с той же спокойной уверенностью, она превращает его в пленника. Уже во время встречи на корабле, по пути в Крым, она видела в нем всего лишь побежденного партнера. Екатерина не понимает, как это она, столь ценящая в человеке силу характера, могла полюбить этот нежный цветочек. Ей даже не жалко Понятовского. Она его презирает. Пусть он закончит свои дни в комфортном заточении. Удалившись в Гродно, в окружении ничтожно малого двора, он не может и шагу ступить, не наткнувшись на русского часового. Ему уже за пятьдесят, он сломлен, желчен и ничего не ждет от будущего. Единственным утешением ему служат бесконечные воспоминания о счастливых днях, проведенных рядом с Екатериной. «Мемуары», которые он пишет, чтобы убить время, – это исполненный тоски рассказ о государыне, которая когда-то сделала его счастливым и которая теперь им пренебрегает. Настоящим королем он был не тогда, когда сидел на польском троне, а когда Екатерина принимала его в своей спальне.
Увеличивая путем захватов многочисленную семью народов России, Екатерина активно занимается и делами своей собственной семьи. Она хочет, чтобы преемник не разрушил созданное ею. Она все более склоняется к тому, чтобы не допустить до престола сына Павла и отдать трон внуку Александру. Укрывшийся в Гатчине Павел со все большей страстью предается муштровке своих солдат. Вокруг него все безмолвствует, трепещет и напряженно ждет. Сердце Павла радует лишь вид его одетых на прусский манер полков, которые он гоняет на маневрах до изнеможения в любую погоду. «Хуже всего, – пишет принцесса Августа Саксен-Кобургская, – видеть красивых русских солдат, изуродованных прусскими мундирами допотопного покроя времен Фридриха Вильгельма I. Русский должен оставаться русским, он это чувствует; каждый из них считает, что в рубахе навыпуск и с волосами, стриженными под горшок, он выглядит лучше, чем с косичкой и в куцем мундире: он страдает в Гатчине… Мне было горестно увидеть такую перемену, потому что я в высшей степени люблю этот народ».[151]
Выходки Павла отвращают от него даже тех, кого он хотел бы сделать своими ближайшими советниками, например графа Ростопчина.[152] Тот писал русскому послу в Лондоне графу Воронцову: «За вычетом бесчестья, ничто не может быть мне гаже, чем благоволение Павла. У великого князя голова забита химерами, а окружают его люди, самый честный из которых заслуживает виселицы без суда и следствия». Он представляет Павла как человека, озлобленного на весь свет, вызывающего у всех неприязнь и страх, пытающегося походить своим безумством на Петра III. «Нельзя без жалости и ужаса видеть все то, что делает великий князь-отец, – продолжает Ростопчин. – Впечатление такое, что он изобретает средства, чтобы заставить ненавидеть себя. Он вбил себе в голову, что его презирают и стараются ему это показать; из-за этого он цепляется ко всему и наказывает без разбора… Малейшее опоздание, малейшее противоречие выводит его из себя, и он как с цепи срывается». Граф Адам Чарторыйский идет еще дальше: «Все боятся Павла. Тем более восхищает сила и ум его матери, которая держит его в зависимости, далеко от трона, хотя тот и принадлежит ему по праву». А шведский посол Стединг сообщает в Стокгольм шифрованным письмом: «Великий князь Павел продолжает вести себя очень плохо и теряет во мнении не только сильных мира сего, но и простого народа».
Более чем когда бы то ни было Павел чувствует себя покинутым, отодвинутым в сторону, проклятым. Он не может простить сыновьям, Александру и Константину, обожание, с которым те относятся к бабушке, и питает ко всем троим одинаковую ненависть. В такой обстановке семейного раздора трудная задача стояла перед наставником молодых князей Лагарпом. Оставаясь верным республиканским идеалам, он продолжал и восхвалять перед учениками благодеяния свободы, и говорить им об обязанностях государя по отношению к народу. Покладистый Александр полностью подпадает под влияние преподаваемых ему идей. Константин же, наоборот, не поддается. Будучи вспыльчивым и грубым, как и отец, он однажды изо всех сил укусил учителя за руку. В другой раз он крикнул Лагарпу, что, придя к власти, войдет со всеми армиями в Швейцарию и уничтожит эту страну. Невозмутимый Лагарп ответил: «У меня в стране, около маленького городка Мюртена, есть здание, где мы складываем кости всех наносящих нам такие визиты».
