Вдруг в какой-то момент Бецкой услышал за своей спиной шепоток, а потом обратил внимание на жадные, ищущие взгляды и понял, что должен немедленно скрыться, уехать, чтобы люди не искали подтверждения тому, что он похож на царскую невесту, что это сходство слишком видно.
И он отпросился у Елизаветы за границу — для поправления здоровья, пошатнувшегося за годы бесконечных поездок по Европе в качестве курьера.
Елизавета поверила, отпустила его, и Бецкой, даже не простившись с Екатериной и Иоанной, уехал в Париж...
Столица умственного мира предоставила ему возможность ознакомиться с новейшими философскими взглядами. Он хорошо узнал Дидро, спорил с ним по разным философским проблемам, а в салоне госпожи Жофрен, считавшемся самым замечательным собранием самых замечательных людей, завязал новые связи с энциклопедистами, а больше всего с Руссо, у которого заимствовал взгляды на воспитание и образование, так глубоко волнующие его.
Он никогда не забывал, что был бастардом, и все бастарды мира вызывали у него глубокое сочувствие...
И как же хорошо жилось ему в Париже! Он держал большой открытый дом, наполненный предметами роскоши и неги, собирал по вечерам значительное общество поэтов, писателей, философов. Шумные застолья прерывались концертами самой новой музыки и самых лучших певцов, а споры об устройстве мира порой затягивались далеко за полночь.
Бецкой мог позволить себе вести такой богатый и открытый образ жизни. Все его картины и собрания статуй, новейшей мебели и произведений искусства оплачивали его многочисленные крепостные крестьяне...
Много лет жил он таким сибаритом и даже не представлял себе, что когда-нибудь вернётся в Россию. Пока у него были деньги, здесь никто не спрашивал о его происхождении, и всем было невдомёк, что Бецкой лишь укороченная фамилия Трубецкого.
Однако он жадно ловил вести с родины. Страдал по поводу Семилетней войны, радовался, что Елизавета открыла в Москве университет, интересовался самыми замысловатыми слухами о жизни Петра и Екатерины.
Знал, что и после девяти лет брака у них всё ещё нет детей, и горячо молился о даровании наследника русскому престолу. А когда родился Павел, Бецкой и вовсе расцвёл. Он старательно поднимал бокалы за русского наследника, за его мать и отца и двоюродную бабушку — императрицу Елизавету.
Но у него и в мыслях не было вернуться в Россию. Здесь, в центре умственной жизни, хотел бы он жить всегда и здесь же умереть. Тем более что его друзьями были самые передовые умы Европы этого времени...
И вдруг — секретный пакет, молоденький курьер из самого Петербурга.
Вступивший на престол Пётр Фёдорович срочно вызывал Бецкого в Россию и назначал его главным начальником над канцелярией строений домов и садов. Здесь же лежал указ о повышении Бецкого в чине — теперь он стал генерал-поручиком.
Хочешь не хочешь, а пришлось свёртывать всё своё парижское хозяйство и возвращаться домой, на родину, в Россию.
В первые же дни пребывания в Петербурге увидел Бецкой соотношение сил. Пётр был взбалмошен и неумён, пил крепкую со своими голштинскими капралами, курил вонючий табак и мечтал развестись с Екатериной, чтобы жениться на фрейлине Елизавете Воронцовой. Бецкой откровенно заговорил обо всём этом с Екатериной и получил в ответ такую же откровенность. Екатерина рассказала Бецкому, что в войсках уже идёт агитация за неё, что братья Орловы подпаивают и подкупают офицеров, что многие уже за неё, но пока всё ещё в стадии разговоров, сплетен, переговоров и ничего конкретного.
Бецкой сам предложил свои услуги — он начнёт раздавать в войсках деньги, чтобы убедить их возвести на престол Екатерину вместо Петра...
Он раздавал свои деньги, иногда отчитывался перед Екатериной, но делал всё молча, тихо — так, чтобы его ни в чём не заподозрили.
Как и все участники переворота, Бедкой был награждён Екатериной многими землями и деньгами, а кроме того, она сразу же сделала его президентом Академии художеств, и до самой смерти он числился в этом звании.
Но несмотря на неограниченное влияние на императрицу, несмотря на своё особое и слишком высокое положение, Бецкой не имел врагов при дворе. Весьма возможно, что этому способствовал характер Ивана Ивановича, не любившего ссоры и интриги, но всё дело было в том, что Бецкой занял ту нишу, которую до сих пор не удосужился понять и возглавить ни один вельможа екатерининского времени. Сам незаконный сын, он сочувствовал подкидышам и сиротам, и создание Московского воспитательного дома было его мечтой, его главным делом и болью его сердца.
Должностей у него хватало — Екатерина старалась всех своих приближённых привлечь к государственным обязанностям. Она сделала Бецкого шефом Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, и многие поколения кадетов сохранили высокое уважение к прямому седому старику, учившему их нормам нравственности и морали. Сам не замешанный ни в каких аферах, ни в каких интригах с целью получения новых богатств, он и учеников своих подвигал к тому же. Но самое главное — он учил учиться, учиться всю жизнь, самостоятельно постигая основы жизни и умственного развития.
Екатерина прекрасно сознавала, насколько высокое место в обществе должно занимать образование. Она сама блестяще вышла из борьбы с Петром Третьим только потому, что имела богатое самостоятельное образование, хорошо понимала свою роль и значение в истории России. И как мало могла она опереться на косных и невежественных вельмож — все её великолепные идеи разбивались об их невежество и рутинность. Потому и поддерживала она Ивана Ивановича в его проектах воспитания и просвещения горячо и неустанно.
С самого начала своего царствования Екатерина требовала от своих соратников мыслей и идей по поводу воспитания. Свои убеждения она, как и Бецкой, заимствовала у французских энциклопедистов, и в особенности у Жан Жака Руссо, хотя и недолюбливала этого философа и невысоко ставила его гений. Но воспитательные идеи Руссо увлекли Екатерину. Бецкой много способствовал развитию у императрицы этих идей в конструктивные начала, в создание целой сети школ и училищ, могущих создать «новую породу людей», как выражалась Екатерина. Эти люди должны были быть с малолетства оторваны от родного дома и семьи, воспитываться в стенах закрытых учебных заведений, чтобы коренным образом отличаться от древних укоренившихся взглядов в старом дворянстве. В эти учебные заведения должны были помещаться пяти- шестилетние дети дворян и содержаться там до двадцати лет.
