Чай перенесли на вечер, а пока Вика удалился в ванную и занялся любимым делом – маленькой постирушкой. Дело это он никому не доверял. Поставил в раковину тазик и приступил к стирке носков и носовых платков.
– Я – енот-полоскун! – повторял привычно, потирая намыленные вещички.
И часто добавлял киевскую ещё прибаутку: «По утрам он в медной кружечке полоскал свои петрушечки».
Кроме этого похвального хобби наш писатель обладал и другими незначительными привычками. Мила называла их заскоками.
Любил сам мыть за собой посуду. Всегда имел при себе полотняный носовой платок. Кошелька никогда не было, и мелочь, и купюры клал в карман брюк. Обожал рубашки в шотландскую клетку, ковбойки. В Киеве всегда носил в заднем кармане маленькую авоську, а в Париже – аккуратно сложенный полиэтиленовый мешочек.
– Какое самое заметное изобретение цивилизации? – вопрошал, бывало, он и тут же торжествующе ответствовал: – Полиэтиленовый мешочек!
Что тут возразишь? Все уважительно помалкивали…
На следующий день – звонок из русской газеты, попросили пару строк в номер. Пожалуйста! Как относитесь к награде? Неизъяснимо положительно! Над чем вы сейчас работаете?
– Работаю? – удивился Вика.
Собственно, это трудно назвать работой. Перерисовываю на большие белые фаянсовые тарелки каллиграфической арабской вязью восточные мудрости. Это требует эмоционального порыва и непоколебимой трезвости. Какие мудрости? Скажу! «Гость нужен хозяину как воздух, но если воздух входит и не выходит, то хозяин задыхается». В.П. говорил как бы серьёзно, и журналист не знал, то ли принять всё это за шутку, то ли восхититься трудолюбием писателя… В интервью решил-таки восхититься, и Некрасов огорчился – как бы подписчики не приняли его за старого мудозвона…
Прошла неделька-другая.
– Бери аппарат и бегом ко мне! – позвонил мне с утра В.П.
Разложив на диване альбом с репродукцией картины Федотова «Свежий кавалер» и поглядывая в зеркало, Виктор Платонович чёрным фломастером пририсовывал себе бакенбарды. Затем надел банный халат, к которому пришпилил недавно полученный орден. Я безмолвно лицезрел, не зная, ехидничать или нет. Подобрав полу халата, наш писатель постарался смотреть горделиво, как кичливый чиновник на картине, вздёрнув подбородок. Наводя аппарат, забыв про шуточки, я режиссировал действом, добиваясь жизненной правды. Портрет удался лишь приблизительно, но в альбом всё же был помещён. Сейчас я чуть улыбаюсь, вспоминая…
Хотя было раннее утро 7 июня 1986 года, но физиономия у Некрасова уже выражала некую непреклонность. Напечатай, попросил, побыстрее вот это.
«В издательство “Посев”. Потрясён дошедшим до меня известием. Вы отстранили от редактирования журнала “Грани” одного из лучших русских писателей, и не только Зарубежья, – Георгия Владимова. Нет ни одного человека из тех, которых я знаю, который не радовался бы тому, что Владимов возглавил журнал.
С его приходом журнал, который всегда привлекал внимание читателей, обрёл ярко выраженное лицо и, не будет преувеличением сказать, по праву занял если не первое, то одно из самых первых мест в ряду русских журналов, и за рубежом, и дома. Отстранив Владимова – прекрасного писателя, умелого редактора и честного, глубоко принципиального человека – от редакторства “Гранями”, вы нанесли сокрушительный удар по русской литературе.
Этим своим поступком вы безусловно отстраните многих от возможности сотрудничать с вами. Я в том числе. Виктор Некрасов».
С Георгием Владимовым они были хорошими приятелями. Год назад в «Гранях» была напечатана «Маленькая печальная повесть», и Владимов, как, кстати, и Аксёнов, искренне её хвалил. Они часто переписывались и ещё чаще перезванивались, пяток раз виделись в Париже и Мюнхене. Увольнению Георгия Владимова предшествовала подковёрная борьба, довольно сумбурная и непонятная для постороннего. Всё это время Некрасов возмущался, что Владимова хотят сместить, проще говоря, съесть за его слишком литературный подход к журналу. Коллеги по Народно-трудовому союзу долго заклёвывали его, нашёптывая покровителям, что журнал теряет авторитет боевого органа борьбы с коммунизмом. В.П. возмущённо вздыхал и негромко бушевал за чаем. Он всегда восторгался Владимовым, его знаменитым «Верным Русланом», а как редактора – ценил. Кстати, Некрасов тогда же, в знак протеста, отменил своё интервью для журнала, данное давнему его знакомому и видному функционеру НТС, одному из вдохновителей этого редакционного переворота.
Но вот хорошая новость. Изданная в 1986 году отдельной малюсенькой книжкой «Маленькая печальная повесть» испытала, по мнению многих, заметный успех. Можно сказать, стала третьей основной вехой в творчестве Некрасова. После «В окопах Сталинграда» и «Киры Георгиевны». А в промежутках – «Первое знакомство», «Записки зеваки», «Сапёрлипопет».
Коллюр, а потом Сан-Пауло, Сан-Франциско, Амстердам
Первооткрывателями этого райского закуточка были мы с Милой.
До того как стать дорогущим курортом, Коллюр был мельчайшим городишком на берегу Средиземного моря, у самых Пиренеев. Замечателен был своим игрушечным портом с маяком на краю мола, тьмой лавчонок, торговавших невероятно солёными анчоусами, и двухкомнатной квартирой на холме, с видом на морской горизонт. Снималась она у нашей подруги Ирины Синолеки за невиданно низкую плату. Потом это место облюбовал Виктор Платонович, ловкой интригой оттеснив нас: задолго до сезона созвонился с Ирой и забрал у неё ключи, чтоб та не передумала. Они потом подружились. Ира нравилась ему насмешливостью, свойским характером и умением живо поддерживать разговор, что недоброжелатель назвал бы болтливостью, а Вика с симпатией определил как говорливость и добродушие.
В первый год в Коллюре я насаждал неумолимую экономию. Мороженое покупалось раз в два дня. Прямо на пляже ели чесночную колбасу и помидоры, а домой я возвращался на два часа раньше, чтобы приготовить монастырский ужин из самых дешёвых продуктов – макарон, баклажанов и костлявых кур. Зрелищами тешились только бесплатными, в основном вечерними концертами безработных музыкантов.
На второй год за нами увязался и Вика. Захотел просто попляжиться, но решил поважничать: дескать, поеду и посмотрю, может, муза посетит, напишу чего-нибудь. Надо ли говорить, что ни о каком общении с музой не было и речи. С утра ходили на пляж, а вечерами прошвыривались по маленькой набережной и двум-трём кривеньким улочкам, кишевшим чуть подвыпившими весёлыми курортниками и рыбаками.
По обеим сторонам ютились кафешки, закусочные, распивочные и крошечные забегаловки на один столик. Все они были пусты. Отдыхающие считали копейки, поэтому посетители ценились на вес золота, если не больше. В первый же вечер В.П. вдруг загадочно продекламировал: «Везде встречались алтари сего румяна божества!» Я удивился: какого ещё божества?
