Пассажиры задвигались, зашумели.
В первом же самолете они уступили места для меня и моей семьи. Мне было неловко принимать эту жертву. Я знал, что ожидания всем надоели. Но мне сказали:
— Это ваша родина, и вас, наверное, ждут. А мы можем немного подождать.
Перелет до Местии занимает всего около сорока минут, но лететь приходится на большой высоте над ледниками, сменяющимися глубокими ущельями. Сама Местия расположена в небольшой Ингурской долине, и садиться приходится на очень маленький аэродром.
Два небольших самолета типа «АИР-8» один за другим поднялись в воздух. Они долго кружили над Кутаиси, набирая необходимую высоту для перелета через хребет.
Наш самолет первым взял курс на север.
Из окна нашим глазам открылась величественная картина. Земля казалась как бы измятой. Зелень лесов, покрывающих горы, слилась в один мохнатый изумрудный ковер.
Снежные вершины приближались. Солнце щедро играло на ледниках. Слепило глаза.
Напротив меня сидел отец. Я смотрел на его морщинистое лицо, на слезящиеся не то от солнца, не то от нахлынувших на него воспоминаний глаза и думал, что он очень постарел.
— Вот, Яро, — обратился он ко мне, указывая в окошко, — видишь тропу? Это она ведет на Латпарский перевал.
Я долго старался рассмотреть ее, но не смог.
— Вы счастливые. Даже не можете узнать тропинку, на которой в старые времена погибло так много наших земляков! — раздумчиво вымолвил отец.
В разговоре мы не заметили, как самолет перелетел через очередной хребет. Далеко внизу стало вырисовываться большое ущелье. Вскоре перед нами предстали бесподобные в своем роде сванские башни. Показалась Местия.
— Бальский перевал! — воскликнул. отец. — Видишь шоссейную дорогу и... автомашины?
Но я уже плохо слушал отца, ощущая радостное волнение, охватывающее, вероятно, всякого, кто возвращается к месту своего детства после длительного отсутствия.
Хотя и долго не удавалось мне побывать в родной Сванетии после того, как в 1922 году мы спустились с гор и поселились в Дали, но я никогда не порывал связи со своими мужественными, трудолюбивыми земляками.
Во время Великой Отечественной войны после каждого возвращения из боевых походов меня ожидали письма из Лахири, Ажары, со всех концов маленькой горной страны. Нельзя было без волнения читать эти письма, где иногда в наивной форме каждый старался воодушевить меня на самоотверженную борьбу против иноземных захватчиков. Вспоминается одно из таких писем, написанное стариком Абгалом Гелани из села Лабскалд:
«Мне уже так много лет, что никто не помнит, когда я родился, да и сам я не знаю, сколько прошло с тех пор лет. Но если бы я был на твоей лодке, которая может плавать под водой, то пробрался бы по рекам к врагу и взорвал заводы, где враги делают порох, а без пороха они не смогут воевать. Только, когда будешь завод с порохом взрывать, смотри, будь осторожней, сам можешь погибнуть...»
Село Лабскалд расположено на высоте 2 500 метров над уровнем моря, если можно так выразиться, на мансардах Кавказа. Естественно, что Абгал Гелани, проживший всю свою жизнь в горах и никогда не видевший моря, имел своеобразное представление о подводном плавании.
Письмо было написано четким, старательным почерком. Очевидно, один из многочисленных правнуков-школьников помогал старому Абгалу справиться с этой сложной для него задачей.
Некоторые из таких писем я читал команде лодки и видел, как светлели лица отважных моряков, как глубоко они понимали порой наивные слова.
Я был единственным свином, командовавшим подводной лодкой. Поэтому земляки непомерно высоко оценивали мои скромные заслуги перед Родиной. И именно поэтому во второй половине войны, когда мне было присвоено звание Героя Советского Союза, трудящиеся Сванетии собрали деньги на постройку подводной лодки и обратились к Верховному главнокомандующему с просьбой передать командование кораблем, построенным на их средства, мне.
Свой патриотизм сваны доказали и в тяжелые дни гитлеровского вторжения на Кавказ. Фашистские горно-альпийские дивизии двинулись через перевалы, пытаясь прорваться к побережью Черного моря, в плодородную Абхазию, но тут-то на их пути встали отважные горцы, с молоком матери впитавшие ненависть к поработителям.
Сотни лучших сынов Сванетии плечом к плечу с братскими соседними народами Абхазии, Осетии и Грузии самоотверженно боролись с фашистами. Вскоре фронт отодвинулся от границ Сванетии, и те, кто уже не способен был применять оружие в непосредственной борьбе с врагом, решили вложить свою лепту хотя бы в строительство подводной лодки.
В 1946 году мои земляки снова оказали мне высокую честь, избрав депутатом Верховного Совета СССР.
И теперь, подлетая к местийскому аэропорту, я знал, что земляки окажут мне душевный, братский прием.
О нашем прибытии в Местии никому не было известно. Мы спокойно приземлились и пешком пошли в город.
Местия была верна себе. Вокруг все так же грозно взлетали в небо гордые башни. Но очень много было и нового. Древние постройки резко контрастировали с вполне современными зданиями, радиомачтами, столбами телеграфа и электросети.
Видимо, из аэропорта кто-то позвонил по телефону о нашем прибытии, и на площади собралось много людей.
Впереди встречающих был плотный широколицый мужчина. Это был секретарь райкома партии Чкадуа Coco. Он первым обнял меня и поздравил с прибытием в родной край. За ним приблизился незнакомый мне здоровенный человек с симпатичным, приветливым лицом.
— Предисполкома. Чхетиани Сандро, — отрекомендовал его Чкадуа.
После этого порядок нарушился. Толпа приблизилась к нам, и мы растворились в ней.
Нас встречали по старым обычаям. Перебивая друг друга, нас обнимали и целовали совершенно незнакомые люди,
— Сынок, — передо мной выросла седовласая, сутулая женщина, чем-то напоминавшая покойную Хошадеде, — твоя жена христианка или нет?
— Что? — я несколько оторопел от неожиданного вопроса. — Она русская... А что? Почему вы спрашиваете?
— Православная, христианка! Не видишь: белокурая? — прозвучал из толпы женский голос.
Старуха проворно подошла к Галине Павловне и начала ее нещадно обнимать и целовать.
— Суеверий еще много, — оправдался за старуху секретарь райкома. — Есть у нас еще пережитки... Считают, что женой свана может быть только женщина православной веры.
— А что делать, если она атеистка? — вставил мой зять Шалико.
Когда, наконец, было покончено с объятиями и поцелуями, нас провели к центру площади, к зданию клуба. Только здесь народные обычаи уступили место современным речам и приветствиям.
