Трудно сказать, чем объясняется смелое новаторство Эль Греко. Возможно, тем, что он был сначала воспитан на традициях греческой иконописи, пренебрегающей детальностью и натурализмом изображения во имя идеи, для наиболее полного раскрытия духовной сущности образа. Позже Эль Греко освоил технику итальянских мастеров. А в старинном испанском городе Толедо он словно вспомнил свои детские и юношеские впечатления от икон, обогатив эту манеру художественными достижениями новой эпохи. Так мог окончательно оформиться его ярко индивидуальный стиль.
Резкие световые контрасты, изломанные линии, удлиненные тела, отсутствие деталировки и ярких красок придают его картинам суровую сосредоточенность (заставляющую вспомнить и экзальтацию святых пустынников, и жестокость инквизиции). В поздние годы он порой смело отходил от канонов реализма внешнего, стремясь наиболее полно передать реальность переживаний. Например, в сцене гибели Лаокоона и его сыновей тревожные бело-голубые сполохи на небе странно гармонируют с причудливыми бликами на телах людей. Единственно устойчивое, непризрачное в этом мире — земля и на ней каменные строения города.
…В XX веке была высказана «медицинская» версия особенностей манеры художника: усиливавшийся с возрастом дефект зрения, искажавший (якобы) пропорции фигур и цветовую гамму. Таков, можно сказать, физиологический подход к творчеству, слишком прямолинейно связывающий телесный, духовный, интеллектуальный миры личности. Если, скажем, Брейгель нередко изображал калек, это еще не значит, что он сам был внешне или внутренне ущербен. Телесный инвалид нередко бывает сильный духом и умом, а физически здоровый человек может оказаться нравственным уродом и умственным калекой. Красота души не столь зрима, как телесная.
Советский русский поэт Николай Заболоцкий, отметив младенческую грацию отзывчивой души у некрасивой девочки, спрашивал:
…А если это так, то что есть красота,
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Эль Греко имел в виду именно этот незримый огонь, отличающий человека от других земных тварей. Художник передавал устремленность к высшему, полет воображения, неутолимую жажду добра и совершенства. Без всего этого жизнь человеческая теряет смысл и значение.
Присущие Эль Греко эмоциональное напряжение, умение видеть духовным взором и передавать в звучных линиях и красках свое впечатление от увиденного наиболее полно воплотились в полотне «Толедо перед грозой». Быть может, кого-то из современных зрителей оно не поразит: мы уже привыкли к импрессионизму XIX века и экспрессивной манере мастеров XX века. Но никто из них, пожалуй, не был настолько искренним, непосредственным, естественным в своих исканиях, как Эль Греко.
Ни один из великих художников не был крупным государственным деятелем. Исключение составляет Рубенс. Король Карл I Английский посвятил его в рыцари. Ему приходилось бывать на ответственной дипломатической службе. И в то же время он создал огромное количество картин, обычно крупных по размерам и наполненных мощными фигурами преимущественно богов, богинь и героев.
Родился Питер Пауль Рубенс в Зигене (Германия) в семье юриста, эмигранта из Фландрии. Ребенок получил прекрасное образование. В 1589 году семья переселилась в Антверпен. Возможно, отец видел Питера Пауля процветающим адвокатом или важным вельможей. Для этого были неплохие возможности: мальчик получил пост пажа принцессы Изабеллы. Однако его более всего привлекала живопись. Он стал брать уроки у известных голландских художников.
В 1600 году он переехал в Италию. Став придворным живописцем у герцогов Гонзага в Мантуе, побывал с дипломатической миссией в Испании.
Он совершенствовал мастерство, изучая и копируя лучшие произведения итальянских и испанских живописцев. Как дипломат находился при дворах Франции, Англии, но европейскую славу обрел как художник. В 1609 году его пригласили в Антверпен на службу к герцогу Альберту Габсбургу.
Основав собственную мастерскую, Рубенс привлек учеников и помощников, многие картины только намечал и подправлял «кистью мастера». Одним из талантливейших его учеников был Антонис ван Дейк, прославившийся как портретист и лишь на год переживший своего учителя.
Рубенсу принадлежат портреты («Камеристка», «Елена Фоурмен»), пейзажи, сцены сельской жизни и охот («Кермес», «Крестьянский танец», «Охота на кабана»), картины и мифологические сюжеты («Вакх», «Персей и Андромеда») и религиозные («Воздвижение креста», «Снятие с креста»), исторические и аллегорические полотна (цикл «Жизнь Марии Медичи», «Бедствия войны»). Он умел создавать сложные динамичные композиции, находить неожиданные ракурсы, демонстрировать роскошь человеческого тела и воплощать на полотне красоту и радость жизни.
Может показаться, что в его оптимизме нет ничего необычного. Ведь он был, в сущности, важным вельможей, прекрасно принятым в королевских домах. В Антверпене у него был свой дворец и должность главного придворного живописца Изабеллы Австрийской, правительницы Фландрии, которая, надо отдать ей должное, не ограничивала творческие замыслы художника.
Правда, в 1626 году внезапно умерла его любимая жена Изабелла Брант. Несчастье на некоторое время выбило Рубенса из привычной колеи, он перестает писать картины, уезжает в Испанию. Там он женится на Елене Фоурмент, которая была на четверть века моложе его. Брак был счастливым, так что вряд ли можно говорить о каком-то трагическом периоде. Как тут не радоваться жизни!
Но ведь для него, как для любого талантливого человека, наивысшую радость доставляло творчество. Будь иначе, он не оставил бы такого гигантского объема преимущественно первоклассных работ. Это действительно был результат нелегкого труда и вдохновения.
Да, на его полотнах — пышнотелые красавицы, преобладает радостное или торжественное движение, а то появляется компания весельчаков с пьяным богом вина. (Помнится, при мне перед этой картиной в Музее изобразительных искусств им. Пушкина в Москве остановился мужчина средних лет, оценил габариты персонажей и настроение и с удовлетворением прочитал надпись: «Пьяный силен»). Таким было его представление о полнокровной красоте и кипении жизни. Только не следует забывать, что его вакханалии — явление искусства, а не личной биографии. Его не привлекали гульбища и пиршества, легкодоступные развеселые женщины, праздное существование. Неужели труд — привлекательнее беззаботного безделья или обеспеченной дипломатической службы?
