— Не понимаю, куда ты клонишь, — говорит Анна, изо всех сил пытаясь сохранить спокойствие. Она садится за стол и кладет руки на скатерть. Хенрик стоит там, где стоит: правый висок сильно покраснел, ладонь на резной спинке стула чуть дрожит.
— Не понимаю, куда ты клонишь, Хенрик.
— Ничего особенного, ничего важного. Во всяком случае, для тебя, похоже.
— Завтра будешь обедать на чистой скатерти, и вопрос закрыт. Сожалею, что тебя огорчают бокалы с щербинками и пятна, но мы же на даче, и гостей у нас не бывает.
— Я смотрю на дело не столь однозначно.
— Тогда, будь добр, скажи, как ты смотришь на дело. Анна усмехается. Хенрик, по-прежнему стоя возле стула, водит пальцем по тканому узору скатерти.
— Все очень просто, Анна. Я вдруг понял, что ты забросила дом.
— Что ты такое говоришь?
— Забросила наш дом. Клубы пыли под кроватями, засохшие цветы, порванная занавеска — вон там.
Хенрик показывает на окно, выходящее на террасу. На легкой летней занавеске кое-где зияют прорехи.
— Но Хенрик! Меня же не было полтора месяца, а у фрекен Лисен, какая бы она ни была хорошая хозяйка, стало слабеть зрение, мы ведь обсуждали это. Я не могу...
— А почему тебя не было полтора месяца?
Анна в полной беспомощности умоляюще смотрит на мужа по другую сторону стола. Но он не глядит на нее, он опустил глаза, может, закрыл, красное пятно на виске расползлось, рука дрожит, почти незаметно.
— Отвечай честно.
— Я не понимаю. Мы же с тобой договорились. Ты ведь помнишь: доктор Фюрстенберг предписал детям лесной воздух. Ты не захотел ехать в Даларна, жить в одном доме с Ма. Ты предпочел быть здесь, у моря. Разве ты забыл, что ты сам предложил, чтобы я с детьми отправилась в Даларна, а ты — сюда и мы бы увиделись в начале августа? Не помнишь?
— Я удивился, как быстро ты согласилась с моим предложением.
— Я была благодарна за твою широту, за то, что ты не стал чинить препятствий.
— Ты была благодарна за то, что я дал тебе возможность встречаться с любовником. Твои поездки в Уппсалу вызывали у меня некоторое недоумение, но теперь я знаю их причину.
Обе стороны соблюдают вежливый тон. Анна все еще взывает к разуму, умоляет опомниться. Хенрик постепенно, сам того не замечая, переступает границы здравого смысла.
— Три раза я ездила в Уппсалу с Ма, чтобы помочь ей уладить дела, оставшиеся после Эрнста.
— Четыре раза, Анна, четыре.
— Ну да, правильно. Один раз нам пришлось позаботиться о Карле из-за того, что он учинил в квартире, где снимает комнату. Мы были вынуждены срочно отправить его в клинику «Юханнесберг». Тебе это известно.
— Но все это было прекрасным поводом увидеться с любовником.
(Молчание.)
— Отвечай, Анна. Ради Бога, давай будем честными. (Молчание.)
— Прошу тебя настоятельно.
— Чего ты хочешь? Я все рассказала. Что еще тебе надо?
— Подробности.
— Подробности? Что ты имеешь в виду?
— Именно то, что я сказал. Ты должна подробно отчитаться о своих любовных делишках с твоим... с этим человеком.
— А если я откажусь?
— У меня есть хорошее средство заставить тебя. Ты не задумывалась о такой возможности?
— Задумывалась.
Она задумывалась и поделилась своими опасениями с Мэртой и Якобом: он может отобрать детей. Если дойдет до разъезда или официального развода, детей присудят ему. Таков закон.
— Поэтому для нас всех будет лучше, если ты постараешься быть предельно откровенной. Прошу тебя правдиво, без злобы ответить на мои вопросы. После чего я в тишине и спокойствии обдумаю твои ответы и в тишине и спокойствии, возможно вместе с юридически грамотным человеком, приму решение относительно дальнейших шагов. Ты поняла?
— Да.
— Ты хотела что-то сказать?
— Просто мне интересно: куда делись понимание и прощение? Куда подевалось твое понимание, о котором ты говорил в воскресенье вечером?
— Ты не можешь рассчитывать на неизменное понимание. Я впал в столбняк от твоей истории. Сейчас столбняк проходит, и я начинаю осознавать свой долг.
— Долг?
— Разумеется. Мой долг по отношению к детям. Я обязан в первую очередь думать о детях.
— Хенрик, пожалуйста, Хенрик.
— Поскольку ты столь недвусмысленно и бесцеремонно поставила во главу угла собственное удовольствие, тем самым подвергнув риску существование семьи, ответственность ложится намой плечи — все очень просто. Я не потерплю выщербленных бокалов, скатертей в пятнах и грязных занавесок. Я не потерплю того разложения, которое — из-за твоего распутства — проникло в наш дом.
— Хенрик, ты не имеешь права...
— На что это я не имею права? Я имею право на то, что я обязан делать, что является моим долгом сейчас, в данную минуту. Я должен узнать все, до мельчайших подробностей. Я готов предоставить свои вопросы в письменном виде, если это облегчит тебе дело и — избавит от неловкости. А ты ответишь мне на них в письме, с которым я обойдусь строго конфиденциально. Само собой.
— Нет. Да, понимаю.
— Живя здесь один, я тосковал по семье. Радовался, что вам хорошо. Что дети здоровы. Я писал тебе, чтобы ты отдыхала, была веселой и мужественной, что мы скоро увидимся, что мы — в руках Божьих.
Анна закрывает лицо руками, она не плачет, просто вынуждена скрыть тяжелый гнев, разрывающий нутро. Надо быть благоразумной, надо собраться с мыслями, надо...
— Что ты хочешь знать?
— Когда ты была с этим человеком, ты раздевалась догола? (Молчание.)
— Ты слышала мой вопрос.
— Я слышала твой вопрос, но мне кажется, я сплю. Хенрик, милый, это как во сне. — Я задал прямой вопрос: ты была голая, вы были голые?
— Да, мы были голые.
— Весьма интересный факт, ибо передо мной ты обнажалась очень неохотно.
— Верно.
— Сколько раз ты была с этим человеком?
— Не знаю.
— Наверняка знаешь. Но стыдишься признаться.
— Думаю, около пятнадцати или двадцати.
— Сколько раз ты прямиком со своего любовного ложа шла ко мне в постель?
— Не знаю. Я пыталась уклониться, но потом думала — лучше уступить, чем нарываться на неприятности, только бы поскорее.
— Вот это любовь!
— Может быть.
— И как долго продолжалось это свинство?
— Если ты под свинством имеешь в виду мою любовную связь, то она продолжается чуть больше года. В прошлом году в Воромс на Иванов день приехали Ертруд и Тумас, ты должен был появиться неделей-двумя позже. Мама отправилась к сыновьям, я была одна с детьми. Потом, как я сказала, приехали Ертруд и Тумас, мы вместе отпраздновали Иванов день. В последующие дни мы втроем часто совершали длительные лесные прогулки. Однажды у Ертруд заболело горло, и она осталась дома. Мы с Тумасом дошли до Юпчэрна. Там есть заброшенный хутор. Я предложила Тумасу переспать со мной. Уговорила его.
