В комнате он снял пиджак, повернулся ко мне спиной и попросил поднять рубашку… Вся его спина от шеи до ягодиц была исполосована чем-то вроде шомполов. Сине-багровые, кровавые полосы… во всех направлениях. Что-то чудовищное.
«Вот тебе свидетельство нашей гуманнейшей следственной практики!- сказал он, морщась, осторожно заправляя рубашку в брюки.- Потребовали подписки, чтобы я никому ни гу-гу».
А я все не мог осознать, что передо мной живой Борис. «Обвинения не подтвердились, и поэтому отпустили по чистой»,- сказал он.
Вскоре после освобождения и восстановления Шифрина в партии,- продолжал Крижанский,- меня вызвали в партком наркомата и предложили подать заявление о восстановлении в партии. «Почему я должен подавать заявление? Исключали-то меня без всякого заявления?!»-«Так требуется по форме…»-«А я за формой не гонюсь. Как исключали, так и восстанавливайте. Вины перед партией у меня не было и нет…»
Так и не написал. Долго думали, как быть, советовались где-то в верхах и наконец восстановили без заявления… Должность моя была уже занята, и меня зачислили в резерв, уплатив за два месяца безделья. Тюркин предложил мне ехать в Сталинград и принять ректорство в пединституте, а когда я наотрез отказался, потащил к Маленкову. Тот встретил нас стоя за своим обширным столом в величественной позе – заложив два пальца правой руки за борт защитного кителя,- видно, старался походить на нашего великого и непогрешимого.
«Что скажете?»- не пригласив сесть, спросил надменно.
Я бесцеремонно уселся в глубокое кресло у стены, а нарком по стойке «смирно» стал докладывать о моей строптивости и отказе ехать по назначению.
«ЦК поддерживает мнение наркома и согласен с его решением»,- ответил Маленков. Таков был итог этой встречи.
В общем, пришлось мне ехать в Сталинград. Созвонился со знакомым мне секретарем обкома по делам просвещения, он принял меня поздно вечером. Я рассказал ему о своих неприятностях и о визите к Маленкову. Секретарь выслушал меня, потом вынул из стола какой-то пакет, показал на него и тихо сказал: «Немедленно возвращайся обратно, иначе тебя завтра же здесь арестуют… Ничего не спрашивай – не скажу, но запомни: ты у меня не был и, естественно, со мной не встречался. Понятно?»-«По-онятно»,- еле выговорил я и, пожав его руку, немедленно уехал на вокзал… Тебе, я думаю, тоже понятно, что было в том пакете…
И все же я остался в Наркомате просвещения, правда на пониженной должности. Вскоре и война началась. Комиссарил в дивизии. Тяжелое ранение в ноги сделало меня малоподвижным. Лет семь все же проработал в Ленинграде директором Института повышения квалификации школьных работников. От квартиры далеко, а с каждым годом с ногами было все хуже и хуже… Нашли Ц мне подходящее место в Луге, где при одной средней и школе была квартира. Вот так, Ванюша, сложилась судьба. И это еще в лучшем виде… Теперь расскажи мне о себе поподробнее. Как тебе удалось так долго хорониться?
Я рассказал ему то, о чем не писал, и с облегчением вздохнул:
– Теперь всем моим страхам и волнениям, кажется, конец. После съезда все стало иначе, все меняется.
Он посмотрел мне в глаза с какой-то укоризной, а потом отчетливо, чуть не по складам, произнес:
– А ты искренне уверен, что все скоро переменится?- Он сделал ударение на словах «все» и «скоро».
– Мне кажется, что решения съезда по этому вопросу ясны и обязательны для каждого,- уверенно ответил я.
– Верно, обязательны. Но разве можно вот так сразу изменить все? Да, многое будет иначе, но когда? Невозможно изменить в год и в два то, что складывалось, »созидалось и укоренялось в психике людей десятилетиями. На чем воспитана вся партия, на чем воспитаны уже ;два поколения?
Я задумался, а он продолжал разъяснять сказанное, с каждым словом подрубая мои надежды, как когда-то подрубали надежды о скорой свободе Гриша Малоземов и Никитин.
– Ты пойми меня правильно, Иван, и не подумай, что я ставлю под сомнение сказанное и решенное на Двадцатом съезде. Но надо исходить из реальности, а не из директивы. А реальность состоит в том, что дела делаются людьми, живыми работниками, ныне сущими, привыкшими к определенным условиям и методам, диктуемым системой. Эта система наложила глубокий след на психологию и характер этих людей. А их – миллионы! Из числа этих миллионов тысячи и тысячи управляют государством, партийным аппаратом, начиная от первичной организации и до ЦК и Совета Министров страны. Все они жили и действовали так, как их приучили жить и действовать в течение трех десятилетий… А если учесть несменяемость многих из них, особенно в центре, то въевшаяся в сознание привычка стала уже натурой, характером, которые не так-то просто перестроить, и они не уступят место чему-то новому, в корне отличному от старого. Старые кадры, как правило, консерваторы!
– Все это верно, но за невыполнение решений съезда эти же работники будут нести ответственность.
– Ох и наивный же ты человек, и жизнь тебя ничему не научила. Конечно, будут отвечать, а как же иначе! Но искушенные в казуистике деятели всегда найдут лазейку и оправдание! Ты вот еще что учти: огромное число работников партийного аппарата в душе недовольно решениями съезда и всячески будет противиться их реализации. Конечно, не явно, это всякий дурак понимает. Но будут! Я не хочу быть пророком, но почти уверен, что скоро ты на собственной шкуре испытаешь этот саботаж.
– Ты сомневаешься в моем восстановлении в партии?
– Не сомневаюсь я, но случится это не скоро, придется не один пуд соли съесть. Хлопот тебе достанется…
– Из чего это вытекает?
– А зачем, ответь, пожалуйста, потребовались наши характеристики и отзывы – вроде рекомендаций для вновь вступающих? Если тебя репрессировали по наветам, по политическим мотивам, которые с реабилитацией сами собой отпали, то зачем же тебе отзывы?
– Вообще-то логично!..
– Конечно, логично. И мне сразу показалось нелогичным требование отзывов-рекомендаций. Значит, кто-то противится вашему восстановлению! Ты – персона нон грата, как выражаются дипломаты. Да и случай-то необычный: человека присудили сидеть, а он бежал из заключения. Это раз. А потом присвоил чужое имя и скрывался, жил тайно, вроде бы обманывал нашу совершенную систему. Вот тебе и два, три и четыре… Ты пойми меня, что все это я говорю не в упрек тебе. Окажись я в такой ситуации и при таких возможностях, я бы поступил так же…
– Ведь я не жульничал с чужим именем! Я честно работал и честно воевал. Никакого проступка не совершил…
– Все правильно, однако те, кто тебя посадил, и сейчас еще у власти, и они глубоко уверены, что и в тридцать седьмом, и до того, и после того они действовали правильно, на законном основании, руководствуясь директивами партии и ее ЦК. Впрочем, не будем опережать события. Мне от души хочется, чтобы все твои хлопоты как можно скорее и успешнее закончились.
