В те дни память не раз возвращала меня к пережитому.
Вспомнились допросы в Смерше. Один следователь-полковник, злой и малокультурный, все стучал рукояткой TT по столу и кричал: «Будешь сознаваться? Я из тебя душу вытрясу! Все равно расстреляем!» А другой следователь, тоже полковник, на допросах угощал меня жареной курицей и, когда я ее с жадностью уплетал, запивая ароматным чаем, переспрашивал, правильно ли он все записал с моих слов…
Пришел на ум и эпизод, когда я, уже работая переводчиком в Смерше, помогал допрашивать геббельсовского подручного Функа. Два наших полковника сидели за столом, один — справа от меня, другой — слева. Я — между ними. Они поочередно подкладывали мне вопросники на отдельных листочках бумаги.
Конвой ввел Функа. Я его сразу узнал. Начался допрос. Функ отвечал спокойно, сосредоточенно. И вдруг я напомнил ему его речь на закрытом рауте в Будапеште. Функ изменился в лице. Он никак не мог себе представить, что молодой человек здесь знает о том его выступлении. А я специально для него повторил всю речь. У Функа задергалось веко.
Я не заметил, как один из полковников нажал под столом кнопку звонка. Вошел конвой.
— Уведите! Функа увели.
— Почему вы отклоняетесь от вопросника? — спросил полковник.
— Я Функа видел на рауте в Будапеште и все хорошо помню, — сказал я.
— Об этом потом, — резко бросил полковник. — Отвлекаться не будем.
Функа ввели снова, и допрос продолжался.
…Вспомнилась и «румынская операция».
После первой удачной продажи лошадей на базаре я купил себе гражданский костюм и неновый американский фотоаппарат. Мне показали, как им пользоваться, и я стал фотографировать достопримечательности городка. А когда продавал жеребенка, заметил на базаре одного румына, которого узнал, и незаметно сфотографировал его.
Проявил пленку и уже с фотографиями в руках пришел на базар. Это был день, когда мы покупали обоз. Помню, мы с Григорием загляделись на пляшущих и поющих цыган. Я показал Григорию фотографии.
— Как? — удивился Григорий, увидев их. — Так это же наш румын-переводчик?! Тот самый, который от нас сбежал.
— Ну? — удивился я.
— Почему же ты его сфотографировал? Разве ты его знаешь?
— Да, в начале войны наше соединение вместе с пограничниками 79-го погранотряда и Дунайской флотилией в боях за Килею-Веке на румынской территории взяли в плен 800 румын, и среди них был этот. Я узнал его… Тогда пленных переправили на наш берег, сделали привал и стали их кормить. Подъехала полевая кухня. Кто-то отвлек нашего солдата, а этот самый румын забежал за куст и присел. Я это заметил. Потом, смотрю, румын пополз по-пластунски к Дунаю, а в это время кто-то из наших заиграл на гармошке, и румыны повеселели… Тем временем румын-беглец дополз в траве к большому дереву и скрылся в кустах. Я достал ТТ, подхожу, вижу: сидит он в окопе, одна голова видна.
— Ты чего это сюда залез? — спрашиваю. И он вдруг отвечает мне по-русски:
— А я ничего. Оправиться надо, — и снимает штаны.
— Э, нет, ты — беглец, ты полз сюда по-пластунски. Я это видел. — И повел его к пленным…
— Вот бы нам его сейчас найти, — сказал Григорий.
— А это просто, — ответил я. — Он тогда на базаре договорился с одним румыном встретиться в кабаке в шесть вечера и назначил встречу как раз на сегодня. Я знаю этот кабак, там по воскресеньям выступают цыгане.
— Здорово! — воскликнул Григорий. — Доложу начальнику, и мы его сегодня возьмем, а то не ровен час — он нас румынам заложит. А нам сейчас стрельбу открывать совсем ни к чему.
— А как же обоз?
— Обоз пусть уходит, он под надежной охраной. Мы его догоним. Румына взять надо, обязательно!
В тот же вечер мы были в кабаке втроем. Цыгане пели и плясали. Румына увидели сразу, он был изрядно пьян. Через официанта вызвали его на улицу, и мои друзья его увели, а я пошел к себе. Фотоаппарат потом куда-то пропал. Видно, на него позарился денщик Бёрша, ему позарез тогда нужны были румынские леи. А фотографии? Я не знал, что с ними делать, и выбросил их.
…Прибыло новое пополнение, и — о, чудо! — я увидел генерала Белобородова. Старик сразу меня узнал. Мы сердечно обнялись.
— Вот хорошо-то как! Вот здорово! — повторял он.
— Я тоже верил в нашу встречу!
Я уступил ему свое место в углу, а Ганс передвинулся на освободившееся место рядом.
Я познакомил Белобородова с Гансом, и, когда тот отошел, старец сказал:
— Слышал о нем, это способный агент. Он работал на несколько разведок одновременно, но Хельм — это не настоящая его фамилия, а один из псевдонимов.
Я рассказал старцу об участии Хельма в дезинформации немцев на территории Франции перед открытием второго фронта.
— Да, — подтвердил Белобородов, — группа английской разведки действовала там удачно, и генерал-фельдмаршал Рундштедт клюнул на их дезинформацию. Во Франции другие группы, имеющие те же задания, провалились. Эти группы состояли в основном из французов, отступивших в свое время вместе с англичанами через Ла-Манш с Европейского театра войны. Один француз оказался предателем, по радиосигналу он принимал английский самолет, сам вел английскую разведку, сам сопровождал людей в Париж, Лион, Марсель на конспиративные квартиры и о каждом новом разведчике докладывал в парижское гестапо, которое затем их обезвреживало. Провалы насторожили англичан. Они обнаружили предателя, заманили его в ловушку и уничтожили…
Вот и получалось: летят люди на задание и не знают, кто их ждет — друг или враг. Вечный риск… Некоторое время мы сидели молча.
— Тяжело сюда добирались?
— Нет, — ответил Белобородов. — Именно сюда даже с комфортом, а через фронт переходил не то чтобы трудно, но рисковал…
Мы долго беседовали. Я рассказывал ему о своих приключениях, он мне — о своих. После мимолетной паузы я сказал:
— Ведь надо же, где меня только черт не носил за эти четыре года, а жив остался! Судьба! От нее никуда не денешься.
— С хорошим человеком ничего не должно случиться плохого, потому что есть закон кармы, по которому человек получает вознаграждение за хорошие мысли и поступки и наказание — за дурные. Карма, по древнему восточному верованию, — это причина и следствие. Карма — это семя, мы его сами сажаем, из него вырастает плод. Доброе семя — добрый плод. Злое — злой.
— Мудрые слова… Да, кстати, а те найденные в парке чертежи, которые я вам передал, оказались стоящими? — спросил я.
— Весьма, — ответил старец. — Я их передал адресату — английскому посольству.
