Гора в деревне Горки, с которой Кутузов целый день наблюдал за ходом битвы, почти вся срыта дорожным ведомством для добычи земли.
Это и многое другое стоило бы восстановить для памяти 12-го года».
Надеясь, что приближавшийся столетний юбилей Отечественной войны заставит правящие круги откликнуться на его призыв, Верещагин обращался к влиятельному царедворцу с предложением провести на Бородинском поле восстановительные работы. По мнению художника, сюда следовало бы привозить в воспитательных целях воспитанников высших классов военно-учебных заведений.
Возвратившись из Соединенных Штатов Америки, Верещагин возобновил переписку с Куропаткиным и Фредериксом. Художник еще надеялся заинтересовать царских сановников своим предложением продолжать серию картин о войне 1812 года при условии, что правительство гарантирует готовность приобрести их. Шла утомительно долгая и беспредметная переписка. Близкий к царю Владимир Борисович Фредерикс, из немецких баронов, пользовался репутацией тугодума и ретрограда. Никаких симпатий к Верещагину он не питал, и вряд ли надежды художника на его содействие имели под собой какую-нибудь почву.
После смерти Павла Михайловича Третьякова Москва казалась Василию Васильевичу осиротевшей. Оглядываясь на прошлое, художник искренне раскаивался в своей невыдержанности, ставшей однажды причиной продолжительной ссоры с коллекционером. После смерти основателя Третьяковскую галерею возглавил совет во главе с попечителем — живописцем-пейзажистом И. С. Остроуховым. Предлагая попечителю ряд своих рисунков для галереи, Верещагин писал ему: «Глупо было с моей стороны отнестись так грубо к такому чудесному человеку (П. М. Третьякову. — Л. Д.). До сих пор стыжусь и казнюсь». При всем своем гордом, самолюбивом характере художник счел своим долгом сделать такое признание человеку, ставшему продолжателем дела Павла Михайловича.
После отъезда Верещагина в Соединенные Штаты не устраивалось новых выставок его работ, но пресса не забывала художника. Журналы время от времени публиковали репродукции с его картин. «Север» напечатал большую статью известного критика Николая Жерве, который дал высокую оценку верещагинскому творчеству. «В. В. Верещагин известен как художник военной правды, — писал критик. — Дело в том, что до него, да отчасти и после него, батальные картины большей частью были мало похожими на действительность, представляя собою скорее красивую игру в солдатики, войну и парады, чем настоящие военные действия с их ужасающими отрицательными сторонами. Верещагин первый заговорил совсем другим языком, первый поведал миру истину о войне и тем навеки вписал свое имя в историю русского искусства… Его картины дышат потрясающей правдой изображаемых им трагедий кровавых военных событий».
Немногим более полугода провел Верещагин в кругу семьи. Целью нового путешествия стала Япония, — «Страна восходящего солнца», как называли ее сами японцы. К Японии художник испытывал давний интерес. Еще в 1874 году, распродав туркестанские картины, он собирался совершить большое путешествие по странам Восточной и Южной Азии, во время которого намеревался побывать и в Японии. Но тогда Верещагин ограничился посещением только Индии. Замысел отправиться в Японию возникал и позже. Но лишь в августе 1903 года он смог выехать на Дальний Восток.
Япония привлекала художника и своей самобытной культурой, развивавшейся несколько обособленно от культуры других народов Восточной Азии, и тем, что эта страна, пройдя через буржуазную революцию Мейдзи, смогла за каких-нибудь три десятилетия сделать стремительный скачок на удивление всего мира от феодального средневековья до современного капитализма, от луков со стрелами и кривых мечей до нарезных орудий и мощных крейсеров. Верещагин мечтал написать книгу о японском искусстве. Для этого он хотел не только увидеть древние памятники архитектуры Японии, произведения ее прикладного искусства, но и разобраться в причинах японского феномена, обусловленного лишь отменным трудолюбием и сообразительностью японцев или еще и умелым использованием правителями этой страны международных противоречий и относительной слабости ее азиатских соседей.
Поезд из Москвы до Владивостока шел более недели, преодолев при этом расстояние, равное почти половине окружности земного шара. Остались позади мост через Волгу у Сызрани, Самара (ныне Куйбышев), Уфа, Екатеринбург (ныне Свердловск), Тюмень… Пропускная способность Великой сибирской магистрали оставляла желать лучшего. Один за другим шли на Восток эшелоны с полками и батареями. Теплушки были переполнены солдатами, лошадьми. На открытых платформах везли полевые трехдюймовки, тупорылые гаубицы. Среди попутчиков Верещагина было много офицеров, направлявшихся в Харбин, Мукден, Порт-Артур (ныне Люйшунь), Приморье. Тревожные разговоры велись вокруг обстановки на Дальнем Востоке, возможности нападения японцев на Россию. Рослая фигура Верещагина, появлявшаяся на станционной платформе или в коридоре вагона, возбуждала всеобщий интерес. О его воинских подвигах в Туркестане и на Балканах знали многие.
Омские и Барабинские степи сменились тайгой, поднимающейся на отроги Саян. За Иркутском полотно железной дороги уперлось в озеро Байкал. Кругобайкальская железная дорога еще не была проложена по южному берегу озера. Этот сложный по тому времени комплекс инженерных сооружений требовал значительных земляных работ, прокладки тоннелей. Со скрежетом и скрипом вползал поезд с полотна железной дороги на огромный паром, а на восточном берегу сползал с него и продолжал путь по забайкальскому участку великой магистрали. Зимой же, когда крепкий ледяной панцирь сковывал Байкал, по льду озера прокладывали шпалы с рельсами и парома уже не требовалось.
За Читой дорога круто сворачивала на юго-восток, к китайской границе. Там начиналась КВЖД — Китайско-восточная железная дорога. Ее строительство, обусловленное русско-китайским соглашением, было только что завершено Россией. Пересекавшая всю Маньчжурию новая магистраль связывала железнодорожную сеть страны с русским Приморьем.
За окнами вагона проплывали станции и полустанки с китайскими названиями, городки и селения с убогими хижинами и фанзами, буддийскими пагодами. На перронах толпились китайцы с длинными косами, одетые в невообразимые лохмотья. Было много нищих. Харбин показался полурусским, полукитайским городом. На вокзале было много русских, преимущественно военных. На привокзальной площади изможденные рикши зазывали пассажиров. На зданиях китайские вывески-иероглифы чередовались с русскими.
