В сопровождении Коновалова и неотлучных адъютантов Керенский отправился в штаб. Здесь царила суета, но при этом никто ничего толком не знал. Керенскому пришлось лично сесть за телефон и созваниваться с теми воинскими частями и организациями, которые могли оказать поддержку правительству. Особый расчет был на казаков. Накануне вечером депутации от нескольких казачьих полков посетили Зимний, для того чтобы разведать обстановку. Переговоры были долгие и трудные. Казаки припомнили Керенскому и отмену крестного хода, и нерешительные меры по искоренению большевизма. Наконец премьер получил заверения в том, что казаки исполнят свой долг и выступят на защиту законной власти.
Однако, когда дело дошло до выполнения обещаний, казаки предпочли проявить осторожность. Керенский вспоминал: "Ночные часы тянулись мучительно медленно. Ожидавшееся со всех сторон подкрепление не подходило. Бесконечные телефонные переговоры с казачьими частями ни к чему не приводили. Под разными предлогами казаки отказывались выходить из казарм, постоянно заверяя, что всё образуется через пятнадцать—двадцать минут, уже начинают "седлать коней"".[397]
Подсчет реально имевшихся в распоряжении правительства сил нарисовал безрадостную картину. Зимний охраняли юнкера 2-й Петергофской, 2-й Ораниенбаумской школ прапорщиков, школы прапорщиков Северного фронта, неполная рота Стрелкового полка увечных воинов плюс около сотни казаков. Днем 24 октября из Левашова был вызван расквартированный там 1-й Петроградский женский ударный батальон. Однако командир батальона, узнав, что речь идет не о параде, как предполагалось ранее, потребовал отправки ударниц назад. В Зимнем дворце была оставлена только одна полурота, которая должна была на следующий день конвоировать доставку во дворец бензина со складов Нобеля. В распоряжении защитников Зимнего находилось также пять бронемашин и два орудия из Михайловского артиллерийского училища с командой заряжающих.
Уже тогда Керенского упрекали в том, что он не решился призвать на помощь полулегальные офицерские организации, которых в Петрограде было великое множество. Позже это стало одним из главных обвинений, выдвигавшихся в его адрес правой частью эмиграции. Действительно, еще 24 октября товарищ военного министра князь Туманов обращался к Полковникову с предложением начать формирование офицерских отрядов, но получил отказ со ссылкой на категорическое распоряжение премьер-министра.[398] Керенский до последнего опасался затаившихся сторонников Корнилова — может быть, даже сильнее, чем большевиков. В мемуарах он вполне серьезно пишет о некоем заговоре, якобы существовавшем в недрах штаба округа, имевшем целью арест его, Керенского.
В защиту Керенского можно сказать только одно — опыт корниловского выступления свидетельствует о том, что в большинстве своем стихийно возникшие офицерские организации были очень ненадежной опорой и не шли дальше разговоров. В воспоминаниях поручика А. П. Синегуба — одного из участников обороны Зимнего — содержится характерный эпизод. Скрываясь от большевиков, Синегуб под утро 26 октября попал в офицерское собрание Павловского полка. Здесь ему открылась удивительная картина: "Первое, что бросилось в глаза и поразило меня, был большой стол, накрытый белой скатертью. На нем стояли цветы, бутылки от вина, груды каких-то свертков, а на ближайшем к двери крае — раскрытая длинная коробка с шоколадными конфетами, перемешанными с белыми и розовыми помадками… То же, что заставило меня споткнуться, было спящее тело офицера. И такими телами, издающими храп с подсвистами, была наполнена вся комната".[399] Офицерство в массе своей предпочитало безучастно наблюдать за агонией Временного правительства, не делая никаких попыток прийти к нему на помощь.
Однако пора вернуться к основной канве нашего рассказа. Близилось утро 25 октября 1917 года — дня, которому было суждено навсегда быть вписанным в российскую историю. Керенский и Коновалов решили вернуться в Зимний дворец, для того чтобы хотя бы час отдохнуть. Оказавшись в своем кабинете, Керенский попытался собрать важнейшие бумаги, чтобы потом переправить их в надежное место, но усталость взяла свое, и он решил отложить это на потом. Не раздеваясь, он рухнул на диван, закрыл глаза, но возбуждение не давало заснуть. Так, между сном и явью, в состоянии, близком к обмороку, Керенский пролежал около часа. В дверь постучали — в комнату вошел адъютант и доложил, что мятежники заняли Центральную телефонную станцию и отрезали дворец от остального города.
Один из юнкеров, стоявший на часах у кабинета Керенского, навсегда запомнил последние минуты пребывания премьера во дворце: "Через открытую дверь я видел, как царский лакей в синей ливрее с красным воротником и золотыми галунами накрывал большой круглый стол для утреннего завтрака Керенского. Тусклый рассвет осеннего утра обрисовывал белую скатерть с царскими вензелями и отражался на фарфоровой и серебряной посуде с черными двуглавыми орлами. Начался последний день свободной, демократической России".[400] Наскоро позавтракав, Керенский отправился в штаб. В кабинет он уже не заходил. Спустя менее суток победители войдут в кабинет и увидят скомканный плед на диване, рядом на столе — недопитый стакан чаю в серебряном подстаканнике и раскрытый томик Чехова. Хозяин кабинета уходил, чтобы вернуться через час, от силы два. Однако история решила так, что вернуться ему не пришлось уже никогда.
В штабе округа Керенский с Коноваловым (таким же невыспавшимся и помятым) столкнулись с привычной неразберихой. Разве что людей стало меньше — все, кто мог, разбегались, чтобы не связывать свою судьбу с обреченным правительством. Генерал Багратуни сообщил Керенскому неприятное известие — ночью четыре броневика ушли с Дворцовой площади в неизвестном направлении. Единственный оставшийся броневик покинут командой и неисправен. Самым большим разочарованием для Керенского стало то, что до сих пор не было получено никаких известий из штаба Северного фронта. Накануне Керенский срочно вызвал оттуда вооруженный отряд для водворения порядка в столице. Сейчас, по расчетам, этот отряд должен был находиться в Гатчине или в крайнем случае в Луге, но никакой информации о нем не поступало.
В такой ситуации Керенский принял решение самому отправиться навстречу отряду. Он рассчитывал, что в случае необходимости его авторитет и умение говорить с толпой помогут пресечь колебания фронтовиков. Обязанности главы правительства в свое отсутствие Керенский возложил на Коновалова.
