Мне об этом приходилось только читать. Представится ли возможность увидеть, как оперируют человека, чтобы сохранить жизнь?
На утро я пришел в операционное отделение раньше назначенного срока.
Я облачился в традиционный наряд — штаны, халат, шапочку, прикрыл рот марлевой повязкой. Ожидание операции сопровождалось стрессом, я сам почувствовал сильный жар и озноб.
Затем стали готовить к операции больного. С напряженным вниманием я следил за шприцем. Когда длинная игла пронзила тело больного, меня прошиб холодный пот. Он не проходил до конца всей процедуры. На месте инъекций появился крупный, толщиною в палец, рубец. Здесь и был сделан надрез. Я потом неоднократно слышал слово «кохер» и с тревогой наблюдал за действиями хирурга. Разрез увеличивался и обрастал зажимами. Вскоре из чрева был извлечен аппендикс.
Лицо больного не выражало признаков боли, он не видел, но слышал, что делал хирург — его закрывал экран. В тазу выросла горка окровавленных тампонов. Операция продолжалась около получаса, и когда я невольно заглянул в белый эмалированный таз, там, к удивлению, не оказалось крови. Лишь тампоны, впитавшие ее из тела больного, напоминали о происшедшем.
Легендарные сангородки ГУЛАГа представляли хирургам широкое поле деятельности. Им часто приходилось оперировать не только заключенных, но и вольнонаемное начальство. В любом лагере хорошие врачи имели особые условия. Такое же положение в Тайшете было и у Круповича. У него я мог утолить голод, получить табак, папиросы, спирт, лекарства.
С Круповичем я простился в конце февраля 1955 года, когда уезжал из Тайшета в ссылку. Я верил, что перемены в государстве принесут освобождение многим, кто остается здесь. На память оставил ему несколько акварельных открыток и адрес родителей. Амнистия 1955 года даровала свободу и ему. В начале 1956 года он возвратился в Ленинград. Я получил от него письмо и фотографию. Меня удивило место его работы. Он жил в Ленинграде, а работал в Пушкино. Писал он редко: новогодние открытки с коротким поздравительным текстом. Я не задавал ему лишних вопросов, понимал, что У него были причины быть немногословным. Потом и открыток не стало. Мои письма оставались без ответа. Куда он исчез? Он был десятого года рождения, и только чрезвычайные обстоятельства могли стать причиной смерти. Шли годы, но Крупович продолжал хранить молчание.
В 1972 году я был в Ленинграде и пытался разыскать его по адресу почтовых открыток. Без труда я нашел дом на Фонтанке и квартиру на втором этаже. На звонок вышла женщина и на мой вопрос ответила: «Крупович? Георгий Леонардович? Здесь такой никогда не жил». Она демонстративно захлопнула дверь, не дав возможность хотя бы прояснить недоразумение. В Ленгорсправке я получил новый адрес. То был микрорайон Ленинграда. Внизу на листке стояла короткая приписка: «умер в 1961 году». (Если верить этой информации, ему был тогда пятьдесят один год.) Время не позволило мне продолжить розыск.
Такая же приписка была и на справке Иванова Павла Семеновича, 1918 года рождения. Я попытался найти его по адресу, чтобы убедиться в его смерти, но и здесь меня ожидало разочарование. По всем данным, это был «Федот, но не тот» — в Ленинграде несколько сот тысяч Ивановых. Не имея более обнадеживающих сведений, я отставил и его розыск. Так оборвался поиск людей, которые в трудные минуты жизни заменили мне близких.
…За день до отъезда из Тайшета я простился с заводчанами. Мне было нелегко расставаться с техотделом. За это время я лучше узнал людей, привык к ним. В такой день мне хотелось показаться на заводе не в лагерной робе. Перешитый к освобождению костюм изменил мою внешность. Я сразу же почувствовал это, когда зашел в техотдел проститься.
Наступил час прощания. Я испытывал радость и грусть от того, что закончил срок и ухожу на свободу. Здесь остаются мои товарищи, они рады моему освобождению, они желают мне благополучия на новом месте. Очень много добрых слов. Я благодарю всех, отвечаю на рукопожатия людей, ставших мне близкими. Слезы застилают глаза…
— Спасибо друзья, спасибо за все! Я покидаю отдел и слышу вдогонку:
— Обязательно пиши! Будем ждать!
Прощай, Тайшет — последняя цитадель диктатуры особого режима, насилия.
Прощай, ЦАРМЗ — цитадель доброжелательных людей, научивших меня работать, верить в добро и справедливость.
На спецпоселении в Караганде
1.
В начале марта 1955 года небольшая группа заключенных из Тайшета прибыла в Караганду — место своего постоянного поселения.
Всю дорогу от Тайшета до Караганды группу сопровождал конвой внутренних войск. На месте нас приняла местная комендатура. Проволоку тайшетского лагеря здесь сменила городская черта, покинуть которую ссыльные не имели права без разрешения коменданта. Раз в месяц нужно было приходить в комендатуру для отметки.
Как я воспринял новый статус ссыльного? После длительного пребывания в изоляции жизнь в городских условиях областного центра снова показалась мне подарком судьбы.
Это был новый социалистический город огромного угольного бассейна на северо-востоке Казахстана, которому Советское государство уделяло в те годы много внимания. На базе угольных шахт создавались и другие отрасли промышленности — энергетика и металлургия. Город рос и хорошел, получая обеспечение по высшей категории. И, хотя права ссыльных были ограничены чертой города, сама жизнь карагандинцев, их льготы котировались тогда очень высоко.
Учебные и научно-исследовательские учреждения привлекали сюда интеллигенцию, а промышленность — технические и научные кадры. Работали кинотеатры, был построен современный Дворец культуры горняков — сюда приезжали артисты из театров Советского Союза и Казахстана. Наш приезд совпал с патриотическим почином освоения целинных и залежных земель в Казахстане. Со всех концов Советского Союза сюда ехали «целинники».
Население в республике было многоликое и разноязычное. Четверть века сюда насильно отправляли зэков и административно-высланных, то есть тех, кто по разным причинам не устраивал власть на местах своего коренного проживания, а теперь к ним прибавились еще и мы, отбывшие свои сроки заключенные. Для развития области, освоения промышленных объектов требовались рабочие руки. Старые методы пополнения трудового фонда были осуждены и отменены, так что резервом должны были стать теперь те, кто освобождался из лагерей Крайнего Севера, Казахстана, Сибири.
Положение с кадрами в Караганде было таким напряженным, что каждое увольнение рабочего или служащего с правом выезда за пределы республики санкционировал прокурор. Возможность покинуть Казахстан имели только те, кто получал досрочное освобождение, реабилитацию или снятие ссылки по суду.
