Жорж Бордонов - Мольер

ПОКА В МОЕЙ ЖИЗНИ…

Попозже, после обеда, ему становится хуже. «Грудная горячка» его терзает. Он зовет Арманду и Мишеля Барона, своего любимого ученика, к которому питает, несмотря на историю с «Психеей», почти отцовские чувства. За несколько часов болезнь сделала разительные успехи. Арманда и Мишель застают, в сущности, умирающего. Он бледен, как труп. Синие глаза обведены темными кругами, запали и лихорадочно блестят. И все-таки, когда они входят, Мольер пытается улыбнуться, чтобы развеять тревогу, которая читается на их лицах. Но внезапно тоска, боль, отчаяние, на столь долгий срок упрятанные под замок, набрасываются на него и вырывают признания, о которых рассказывает Гримаре со слов самого Мишеля Барона: «До тех пор, — сказал он им, — пока в моей жизни муки и радости смешивались в равных долях, я полагал себя счастливым… Но теперь, удрученный горестями и не надеющийся и на единый миг довольства и покоя, я вижу ясно, что нужно отступить… Я не могу более сопротивляться невзгодам и огорчениям, которые не оставляют меня ни на час».

Помолчав немного, он добавляет: «Но как же страдает человек перед смертью! Я чувствую, что это конец».

Арманда и Мишель, потрясенные, со слезами на глазах, умоляют его пощадить себя, уехать на время в Отейль, чтобы восстановить силы. Он задумчиво качает головой. Они заклинают его не играть сегодня, раз он так слаб, уверяют, что это безрассудно, произносят слова, продиктованные волнением, любовью. Он отвечает: «Чего вы хотите от меня? Пятьдесят бедняков живут только поденной работой. Что с ними станет, отмени я спектакль? Я не прощу себе, если не дам им дневного пропитания, когда в моей власти это сделать».

Арманда и Мишель настаивают напрасно. Он решился играть. Он надеется продержаться до бурлескной пародии в финале, несмотря на все трудности роли Аргана.

Гримаре: «Он послал за актерами и сказал им, что сегодня, поскольку здоровье его слабее, чем обычно, он не станет играть, если они не будут готовы ровно в четыре часа: «„Иначе я не смогу выйти на сцену, и вам придется возвращать деньги”».

Довод сильный, но нужно ли было к нему прибегать? Актеры достаточно привязаны к «патрону» для того, чтобы забыть о своих интересах и заботиться только о том, как сохранить его во главе труппы.

В четыре часа он, конечно, в Пале-Рояле; свечи зажжены; актеры вглядываются в него с беспокойством. Он пытается шутить, ободрить их; идет в свою уборную, чтобы надеть красную рубашку и отделанный кружевами ночной колпак Аргана. Это четвертое представление «Мнимого больного». Зал не так полон, как на премьере или на двух предшествующих утренниках; возможно, это из-за перемены часа. Мольер появляется в своем нелепом одеянии. Он положил побольше грима, чтобы скрыть землистый цвет лица. Никто в глубине души не верит, что он сможет довести свою изнурительную роль до закрытия занавеса. Но звучат три удара, и совершается чудо. Как только Арган — Мольер усаживается за стол и принимается, складывая жетоны в горку, считать припарки и настойки, полученные от аптекаря, бес театра вселяется в него, служит свою обедню. На сцене уже не умирающий, а гениальный актер, одержимый, вдохновленный, возвеличенный своей страстью. Тончайшие механизмы актерских рефлексов приходят в движение. Мольера больше не существует; есть Арган, поддельный больной, краснощекий, пухлый, смакующий воспоминания о клистирах и сладеньких слабительных. Арманда, Лагранж и Барон стоят в кулисах. Они со страхом ждут срыва. Монолог Аргана (акт I, сцена 1) такой длинный! Но он проговаривает, проигрывает его, как всегда, с блеском, с точно отработанной мимикой, с привычной уверенностью движений. Ни запинок, ни торопливости. Он полностью владеет своим мастерством, своим совершенным искусством. Он остается недосягаем. Ни один человек в зале не подозревает, что это его последний вечер, его лебединая песня, за исключением, может быть, нескольких друзей, следящих за ним с горестным вниманием. Он замечательно ссорится с Туанетой. Гонится за ней с плеткой в руках. Зажмурившись, позволяет вероломной Белине ласкать себя. С разинутым ртом восхищается дурацкими речами и рассуждениями Фомы Диафуаруса. Уморительно укладывается, притворяясь мертвым по настоянию Туанеты. Арманда, Мишель, их товарищи, введенные в заблуждение, вновь обретают надежду. Ему не так плохо. На этот раз он еще выкарабкается. Аплодисменты, взрывы смеха награждают его всем известное заикание. Никому еще не удавалось так верно изобразить ужимки больного! Как он задыхается и падает на стул после приступов гнева! Знатоки в восторге. Только Мольер умеет так представлять свою роль, только он может так насмешить! С ним, конечно, никого не сравнишь!

Вот только в заключительной церемонии он, пожалуй, немного переигрывает. Его товарищи, одетые в костюмы врачей и аптекарей, горланящие на своей кухонной латыни, чувствуют, что он едва держится на ногах, что ему уже невмоготу. В тот момент (о жестокая ирония судьбы!), когда он произносит врачебную клятву, его охватывает судорога. Актерский рефлекс срабатывает последний раз: он находит в себе силы смеяться, чтобы не дать заметить свою слабость. Превозмогая ее, кланяется публике. Занавес падает.

Мольера доводят под руки до уборной Барона. Укутывают в халат. Ему как будто лучше, силы понемногу возвращаются. С лица исчезает болезненная гримаса. Чтобы рассеять страхи Мишеля, Мольер спрашивает, что говорят о пьесе. Барон отвечает, что его создания всегда имеют «блестящий успех и что, чем чаще их ставят, тем больше наслаждения они приносят».

Но Барона не покидает беспокойство. Он робко спрашивает: «Мне кажется, вам стало хуже?» — «Это правда, — отвечает Мольер, — я чувствую холод, который меня убивает».

Мишель посылает за носильщиками. Он по-сыновьи помогает Мольеру сесть в портшез, обтянутый красным шелком, и, боясь, как бы не случилось несчастья по дороге, провожает его до улицы Ришелье.

Где Арманда? В своей уборной — разгримировывается, принимает посетителей; нам это неизвестно. Она появится только через некоторое время. На улице Ришелье Барон с носильщиками — а может быть, две служанки — втаскивают Мольера на третий этаж, усаживают в кресло с откидной спинкой. Барон считает, что его силы подорваны напряжением и что чашка бульону его подкрепит. Гримаре отмечает, что бульон всегда был в доме по требованию Арманды: «так как ни один человек не мог бы больше заботиться о себе, чем она. — Ну нет! — ответил Мольер. — Бульоны моей жены для меня что серная кислота; чего только она не велит туда класть. Лучше дайте мне кусочек пармезану».