Про деревья в степи благополучно забыли, а Лысенко взялся за коров. Если купить на «проклятом» Западе несколько быков джерсийской (лучшей для молока) породы, покрыть наших коров и усиленно кормить их, то родившиеся полукровки превратятся в джерсийцев, их уже можно кормить плохо, обратно не превратятся (что вообще-то противоречило постулатам самого же Лысенко). Быков купили, через десять лет в ЦК доложили, что эксперимент удался. Противники Лысенко выразили сомнение, а комиссия обнаружила, что Лысенко, отменивший открытые Дарвином законы, именно по ним работал: коров, дававших мало молока (то есть не унаследовавших нужные гены), резали на мясо, а лучших скрещивали с лучшими бычками, и постепенно генофонд сдвинулся в «джерсийскую» сторону. Парадокс: когда у Лысенко ничего не получалось, его хвалили, а когда он достиг результата, хотя и не своим, а человеческим способом, ему пришел конец.
После октябрьского Пленума ЦК в 1964 году его сняли с поста директора Института общей генетики, его место занял Дубинин. Лобашев выпустил учебник генетики, и она стала возвращаться в вузовские программы, а в некоторых школах начали вместо Лысенко преподавать Дарвина. Но ущерб был невосполним. Н. Н. Воронцов: «Средневековье господствовало в Московском университете и в провинциальных вузах слишком много лет. Мракобесие надолго стало символом нашей науки». У Лысенко и ныне есть заступники. Иногда масла в огонь нечаянно подливают ученые, говоря, что если горизонтальный перенос генов существует и привой может хотя бы теоретически влиять на подвой, то этим частично подтвердилась правота Лысенко. Если и есть намек на подтверждение чего-то, то — наблюдений Мичурина и английских садоводов XIX века, а отнюдь не того бреда, которым Лысенко пытался их обосновать.
В современной российской науке направления критики Дарвина все те же, старые: «вместо номогенеза возникает неономогенез, вместо катастрофизма — неокатастрофизм». Крупных теоретиков «внутренних сил» после Берга и Любищева не было, только С. В. Мейен пытался доказать, что «силы» совместимы с естественным отбором. Последователь Любищева и Мейена М. Д. Голубовский говорит о «праве клетки искать, получать и распространять наследственную информацию», что несколько напоминает лысенковские высказывания о «праве живого тела требовать условий». В. И. Назаров, автор книги «Эволюция не по Дарвину», пишет, что эволюцию движет не естественный отбор, а взаимопомощь, а «в объяснении закономерностей и самого феномена жизни лучшие умы человечества исчерпали возможности материалистического подхода и вплотную подошли к признанию верховной власти духовной сферы». Лучшие умы человечества, в том числе наши (после лысенковщины было и есть много прекрасных биологов, но о том, чтобы догнать Америку, теперь можно лишь мечтать), сидят в лабораториях и работают, им некогда читать беллетристику. Иногда кто-то из них, выведенный из терпения, берется отвечать, как ответил Назарову, выдающему себя за последователя А. Н. Северцова, внук последнего А. С. Северцов, объяснивший, что автор не понимает разницы между элементарными (для первокурсника-биолога) терминами и бессовестно подделывает цитаты. Но широкой публике аргументированную критику читать тяжело и скучно, и «разрезание киселя» продолжается. Что бы ни открыли биологи, о чем бы ни спорили (а они постоянно спорят о механизмах естественного отбора, «скачках», постепенности и массе других вещей), следует вопль: «Эволюцию опровергли!» М. А. Шишкин, теоретик эпигенетики, опирающийся на одного из самых последовательных дарвинистов, Шмальгаузена, за некоторые частности критикует СТЭ, а люди «околонауки» пишут, что он «опроверг Дарвина». «Средневековье господствовало в Московском университете и в провинциальных вузах слишком много лет…»
Глава пятнадцатая.
ХВОСТ — ВСЕМУ ГОЛОВА
Мы оставили нашего героя в начале 1871 года, а начался он скверно. Беглый Хорсман грозился подать в суд за клевету (обвинение в краже приходских денег), Дарвин в ужасе воззвал к Иннесу, тот выяснил, что Хорсман сидел в тюрьме, в итоге иска не было, но нервы истрепаны. Крольчихи Гальтона не рожали крольчат нужного цвета, 30 марта в Королевском обществе Гальтон признал, что пангенезис не подтвердился. В Париже 26 марта восстание, Коммуна, в «Тайме» аноним обвинил Дарвина в «подрыве власти и морали». Рецензии на «Происхождение человека» со стороны ученых были благоприятны, но публицисты атаковали объяснение естественного рождения морали, Кобб писала в «Теологическом обозрении»: отрицание кантовского императива уничтожит мораль. Ее шокировал пример с пчелиной нравственностью, которая могла бы отличаться от нашей, лично она уверена: обретя разум, пчелы сразу станут христианами. Переписка ее с Дарвином прекратилась, за него ответила Эмма: «Что до меня, я с Вами согласна, я думаю, что направление современной мысли "опустошительно" из-за отрицания Бога. Но мне не кажется, что его [Дарвина] взгляды исключают мораль…» (За пчел неожиданно вступился преподобный Дж. Морли в «Пэлл-Мэл»: дарвиновский пример как раз доказывает, что любое разумное существо стремится к благу общества.)
Майварт выпустил брошюру «Происхождение»: Дарвина он почитает, но его «не в меру ретивые соратники в Европе» виновны в событиях в Париже. И опять о морали: не могла естественно развиться забота о слабых, хорошие люди приносили бы себя в жертву и вымерли, если кому-то поведение животных кажется моральным, это заблуждение, они руководствуются лишь «страхом наказания, желанием удовольствия и личными привязанностями», а это инстинкты низменные и ничего хорошего из них выйти не может; что касается эволюции, ее открыл средневековый иезуит Суарец и она соответствует доктринам католицизма. Майварт привел ряд возражений против естественного отбора: опять про глаз, про жирафа: если хорошо иметь длинную шею, почему не все стали жирафами? Разругал пангенезис, ссылаясь на мнения критиков, в частности Г. Льюиса: «Геммулы нельзя увидеть — как же они могут существовать?» — и заключил, точь-в-точь по Лысенко, что представление о материальных частичках наследственности «сводит органический мир к нереальности». Опубликовал он также ряд анонимных обзоров, Дарвина цитировал с передергиваниями, его коллег оскорблял, но ссоры хотел избежать и после каждой статьи писал Дарвину, как сильно его любит. Тот нашел некоторые замечания Майварта полезными и готовил их разбор для очередного издания «Происхождения видов», в публичную перепалку не вступал, это сделали Гукер, Хаксли и Уоллес, проявивший обычное благородство: он, как и Майварт, теперь считал, что духовное начало дано человеку извне, но давал Дарвину советы, как разбить доводы Майварта. Тот продолжал лютовать (за глаза) все лето. Дарвин — Гукеру, 16 сентября: «Он выставляет меня самой что ни на есть нахальной, гнусной скотиной. Не могу понять его; полагаю, что в корне этого лежит проклятое религиозное ханжество».
