Помимо поездки княжича Ивана в Новгород в 1296 году есть лишь одно событие его отрочества, где он выступает самостоятельным действующим лицом. Речь идет о крещении сына виднейшего московского боярина Федора Бяконта, будущего митрополита Алексея (1354 – 1378). Иван Данилович, «еще тогда юн сый», был приглашен стать крестным отцом первенца-сына Федора Бяконта и его жены Марии. Младенец был наречен Елевферием. (По другим источникам – Симеоном.) Из источников известно также, что будущий митрополит был старше великого князя Семена Ивановича на 17 лет (114, 216). Семен родился в сентябре 1317 года. Следовательно, княжич Иван крестил сына Федора Бяконта в 1300 году.
Со временем Елевферий обнаружил склонность к монашеской жизни. Он принял постриг в московском Богоявленском монастыре, а в 1340 году стал митрополичьим наместником. Управляя епархией во время отсутствия митрополита Феогноста, Алексей проявил такие выдающиеся дарования, что Феогност к концу жизни решил сделать его своим преемником на кафедре. Хлопоты митрополита и московского князя Семена Ивановича в Константинополе увенчались успехом. С 1354 по 1378 год Алексей возглавлял русскую церковь. Он вошел в историю и как фактический глава московского боярского правительства в период малолетства Дмитрия Донского (1359 – -1366). По инициативе митрополита Алексея началась «монастырская реформа» – введение общежительного устава в монастырях Северо-Восточной Руси. Здесь он тесно сотрудничал с преподобным Сергием Радонежским и его окружением. Впрочем, Алексей давно знал семью Сергия. Еще живя в Богоявленском монастыре, он подружился с его старшим братом – иноком Стефаном. Они вместе пели на клиросе, вели долгие беседы о земных и небесных путях.
Глубоко символично, что именно Иван Калита был крестным отцом одного из великих зодчих Московского государства. Можно думать, что впоследствии князь Иван следил за судьбой своего «крестника», сохранял с ним духовную близость.
В детстве Иван рано приобщился к миру взрослых. Едва он стал входить в разум, как отец порой сам, а порой через своих бояр начал знакомить его с историей и современным состоянием Руси. От этих долгих рассказов о том, «откуда есть пошла Русская земля», о старинных счетах Ольговичей и Мономашичей, о свежих обидах, за которые следовало отомстить, – от всего этого Ивана порой начинало клонить в сон. Но зато как увлекательно, а порой и жутко было слушать от очевидцев или бывалых людей о необычных событиях, случавшихся то тут, то там. Люди ждали чуда – и потому чудеса случались постоянно. Порой молва превращала в чудеса и вполне земные, объяснимые явления природы.
Летописцы сохранили для потомков эту трепетно-жуткую атмосферу близкого чуда и столь же близкого гнева Божьего.
В 1298 году «месяца мая в 9, на Николин день бысть знамение в небеси, огородилося бяше солнце грозно» (25, 84).
В 1300 году «с весны быша ветри велици, и буря многа, и вихри силни, и Громове страшни, и молниа, и дождеве; в Новоторжьской волости столь велика бысть туча, на едином часу велик ров учинило и хоромов снесло из основаниа» (25, 94).
В 1301 году «месяца июля в 5, по Петрове дни в среду, бысть буря велика зело, и много пакости бысть в людех, по селом хоромы порвало, а по полем дубье подрало. Toe же осени бысть знамение на небеси, явися звезда на западе, луча имуще, яко хвосты вверх, к полудению лиц» (25, 85).
В этой обстановке тревожного ожидания грозных проявлений гнева Божьего проходило детство Ивана в московских княжеских хоромах на Боровицком холме.
Иногда взрослые шепотом, с оглядкой обсуждали новости» доходившие из Орды: о заговорах против хана, о новых «сильных людях» у престола «поганого царя», о неведомых болезнях, тысячами уносивших степняков. Но стоило только появиться в дворцовых переходах надменному и злобному ханскому баскаку, двор которого находился тут же, в Кремле, – и все разговоры обрывались на полуслове, сменяясь низкими поклонами и полошливой суетой. Женщины спешно прятались по углам и чуланам, боясь попасться на глаза «басурману», привлечь к себе его внимание. Басурман уходил – а в коридорах еще долго не выветривался кислый запах овчины и никогда не мытого человеческого тела.
Все вокруг было зыбко и сложно. И потому так радовали душу простые и надежные вещи – добрый конь, острый клинок, тугой лук и меткие стрелы. В княжеских семьях сыновей с раннего детства готовили к их будущему назначению. В три года совершали «постриг»: мальчика впервые сажали на коня. В знак первого посвящения в воины ему обрезали прядь волос. Священник совершал подобающий случаю молебен. После этого всем двором шли веселиться и пить хмельной «мед» в обширную приемную палату – гридницу.
После «пострига» мальчик переходил от нянек и кормилиц на попечение воспитателей-мужчин. Его начинали понемногу приучать к суровому и непростому княжескому ремеслу.
С семи лет отрока учили грамоте. Обычно этим занимался священник. Главным учебником служила одна из ветхозаветных книг – Псалтирь. Пение и чтение псалмов составляло значительную часть церковных служб. Отсюда, из Псалтири, которую знали почти наизусть, воспринимали не только формы для обращения к Богу, но и самый дух пламенного благочестия, ощущение личной богоизбранности.
«Господи! как умножились враги мои! Многие восстают на меня; многие говорят душе моей: „нет ему спасения в Боге“. Но Ты, Господи, щит предо мною, слава моя, и Ты возносишь голову мою. Гласом моим взываю к Господу, и Он слышит меня со святой горы Своей. Ложусь я, сплю и встаю, ибо Господь защищает меня. Не убоюсь тем народа, которые со всех сторон ополчились на меня. Восстань, Господи! спаси меня, Боже мой! ибо Ты поражаешь в ланиту всех врагов моих; сокрушаешь зубы нечестивых. От Господа спасение. Над народом твоим благословение Твое» (Псалтирь, 3, 2 – 9).
Страшный мир вокруг грозил новыми и новыми бедствиями. Люди рождались и умирали в страданиях. Но Псалтирь учила молитве, а молитва приносила покой. Постепенно Иван всей душой полюбил Священное Писание. От Псалтири он перешел к другим книгам Ветхого завета. И мудрость веков понемногу стала раскрывать перед ним свои головокружительные глубины. В то время как его беззаботные братья с воплями носились по двору, награждая друг друга синяками и ссадинами в потешных сражениях, Иван молился в пустой часовне или, безмолвно шевеля губами, водил пальцем по страницам старинных книг. А когда ночь расправляла над миром свой черный покров, он любил забраться на какой-нибудь пологий навес и глядеть в бездонное небо, с нетерпением ожидая того момента, когда одна из звезд, падая, вдруг прочертит на черной бесконечности короткий огненный след...
