Следующим летом Володя гостил с дядей Лешей в Закарпатье. Самые яркие впечатления — горы, густо покрытые лесами, и дети, не понимающие ни слова по-русски. Пришлось давать уроки…
По возвращении в Москву Володю ждал сюрприз. На очередной сбор папиных фронтовых друзей дядя Леша привел с собой самого Николая Скоморохова, при появлении которого офицеры все как один без команды встали. Еще бы: легенда авиации, летчик-ас, дважды Герой Союза. Потом Николай Михайлович помнил: кто-то попросил, чтобы какой-то подросток, все время крутившийся в комнате, сыграл и спел им. Это был сын Семена Высоцкого Володя. Он, не капризничая, сразу же подошел к фортепиано и запел. Особенно запомнилась песня Бернеса…
Потом мужчины курили у окна, а Володя, набравшись смелости, подступил к прославленному летчику с расспросами:
— Дядя Коля, а вы свой первый сбитый самолет помните?
— Еще бы! Как забыть…
— А расскажите…
— Да что тут рассказывать. В январе 43-го, сразу после Нового года, где-то над Лазаревской наткнулись мы на «раму». Видел, наверное? Вредная такая «рама» — самолет-шпион. Ведет разведку, паразит, корректирует огонь артиллерии, наводит на наши позиции «юнкерсы».
Атакую. Очередь — мимо. Второй раз захожу, жму на гашетку. Смотрю, от «фоккера» что-то отваливается, он горит. Но в воздухе, гад, держится! Третья атака — уже сверху. В точку! Прошиваю бензобак, и только тогда он начинает падать. Прямо на скалы… А я от счастья свечкой в небо! Это же надо — я, Скоморохов из села Лапоть, только-только за штурвал взявшись, «фоккера» завалил!.. Самолет, Вовка, можешь мне поверить, — живое существо. Абсолютно живое. И вот у этого живого существа есть сердце, как там в песне поется, «пламенный мотор» и «руки-крылья». Ион послушен тебе… Ты — царь и бог!.. Понял?
* * *
К восьмому классу их мальчишеская компания окончательно сложилась. Все жили рядом: Володя на Большом Каретном, Акимов в Садово-Каретном, Гарик Кохановский на Петровке, Яша Безродный — в Лиховом… После уроков возле школы, как правило, не толклись. Но по вечерам собирались чуть не каждый день. Куда идем? — такого вопроса никто не задавал. Постоянной штаб-квартирой была «хата у Акимыча». Володя Акимов рано остался без родителей, но его теткам правдами и неправдами удалось оставить за несовершеннолетним пацаном огромную тридцатиметровую комнату, перегороженную надвое шкафами. Особый шик жилищу придавали отцовская шашка и долгополая бурка, висевшие на стенке. Тут же красовалась непременная вязанка лука. Квартира была коммунальная, в ней жили еще две семьи, но вечеринки, частенько заканчивающиеся под утро, хотя и были шумными, соседей, людей молодых и легкомысленных, мало беспокоили…
В «коммуне» были свои устав, эмблема, иногда даже велись «секретные» протоколы встреч, назваемые по-казенному — собрания. Чуть позже появилась гитара. В основном, пел и играл Гарик Кохановский. Чтобы Володька играл — вроде бы нет, никто не помнил. Пел — да, но в хоре, вместе со всеми. Он больше любил «прикидываться», постоянно изображая кого-нибудь. Костяк «основного состава» был прочный: Высоцкий, Кохановский, Акимов. Другие — Яша Безродный, Миша Горховер, Володя Малюкин, Свидерский, Хмара, Лева Эгинбург — появлялись время от времени.
«Мы… очень подружились на одной общей страсти — любви к литературе, в частности, к поэзии, — вспоминал Кохановский. — Литературу у нас преподавала двухметровая дама во-о-от таких габаритов. Звали мы ее Слонихой. Она вставала у стены… и просматривала класс, как со смотровой вышки. Как «любили» мы ее уроки — это разговор особый… Время было такое, смурное. Даже «разложенец» Есенин не издавался 22 года».
Но сменила ее новая молоденькая учительница Вера Петровна и открыла ребятам неведомый доселе мир — Андрей Белый, Николай Гумилев, Борис Пастернак, Марина Цветаева, Велимир Хлебников, Северянин, Крученых, какие-то «ничевоки». Не то чтобы эти имена были под запретом — их просто не вспоминали, будто не было таких имен в русской литературе. И ребята почувствовали себя почти «первооткрывателями Америки», стали бегать в ближайшую библиотеку имени Пушкина в надежде отыскать хоть что-то об этих поэтах и писателях. Откуда-то появлялись рукописные — реже машинописные — листочки со стихами, так называемые «списки»…
У Высоцкого стали случаться такие периоды, которые он называл «взапчит», то есть, он взапой читает… Потом настало время повального увлечения Бабелем. Друзья знали наизусть его «Одесские рассказы», пытались говорить языком Бени Крика и Фроима Грача, перебрасываясь удивительными выражениями:
— «Забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе огонь…»
— «Пусть вас не волнует этих глупостей…»
— «Перестаньте размазывать белую кашу по чистому столу…»
— «Какая нахальства…»!
Позже, став профессиональным литератором, Кохановский внимательно следил за творческой эволюцией школьного друга. Предполагал, что строчка Гумилева: «Далеко, на острове Чад, задумчивый бродит жираф…» — еще со школьных лет засела в Высоцком, а потом вылилась в очень смешную песню «Жираф большой», а серия уличных, фольклорных песен больше идет из одесских рассказов, нежели от тех историй, которые ему кто-то когда-то рассказывал. И даже строка «Чую с гибельным восторгом — пропадаю…» — парафраз того же Бабеля.
Школьные парты той поры были с откидывающимися крышками. В чем состояло их удобство? Откидываешь узенькую крышечку на плоскость стола, на колени кладешь книжку, опускай глаза — и читай в свое удовольствие! Но время от времени голову следовало поднимать, чтобы контролировать, где учитель.
Какие книги лежали на коленях? Самые разные — от гоголевского «Вия» до «Гиперболоида инженера Гарина». Но книжек авантюрного жанра было не достать. Восполнить дефицит Акимов с Высоцким решили сами, написав в 8-м классе приключенческую повесть «IL» («Искусственные лучи»).
Потом, вспоминал Кохановский, мы принялись писать друг на друга какие-то эпиграммы.
* * *
С утра 14 января 1953 года в учительской средней школы № 186 преподавателей собрали на политинформацию. Учитель физкультуры, он же секретарь парторганизации Семен Иванович читал из «Правды» сообщение ТАСС «Арест врачей-вредителей»: «Некоторое время тому назад органами госбезопасности была раскрыта террористическая группа врачей, ставившая своей целью, путем вредительского лечения сокращать жизнь активных деятелей Советского Союза.
…Большинство участников террористической группы (Вовси, Коган, Фельдман, Гринштейн, Этингер и др.) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт»… Другие участники террористической группы (Виноградов, Коган М.Б., Егоров) оказались давнишними агентами английской разведки. Следствие будет закончено в ближайшее время».
