Но не только подобные субъекты угрожали Дому искусств. 16 октября 1921 года Горький уехал в эмиграцию. Над Домом искусств, оставшемся без «высокой защиты», нависла опасность. Зиновьев, тогдашний «хозяин города», намеревался закрыть этот рассадник вольнодумства, «прихлопнуть птичку»… но поздно: «птичка», вылетевшая из Дома искусств, — новая русская литература — уже летит!
Горький, уехав на Капри, однако, не бросил своих «птенцов», чувствовал ответственность за то, что с ними произойдет. Если уж он накликал «бурю» — то теперь должен был доказать, что революция не убила культуру, а, наоборот, создала новую — и лучшую! До своего вынужденного отъезда (Ленин, с его «заботами» о здоровье классика, явно давал понять — уезжай, не мешай) Горький делал все, что от него зависело, — он организовывал, создавал, опекал самые различные культурные учреждения — особенно «холил и лелеял» молодые литературные таланты.
Первая тесная встреча Зощенко с Горьким состоялась в 1921 году, еще до его отъезда. Слонимский, тогда секретарь Горького, передал ему на суд свои рассказы — и несколько рассказов Зощенко. Горький относился к молодым очень строго, считая создание новой литературы важной государственной задачей. После разговора с Горьким Зощенко сухо записал в дневнике: «Ал. Макс, читал “Старуху Врангель”. Я был у него. Он все время выдержки читал и говорил, что написано блестяще. Но узко наш интерес. Даже только петербургский. Это плохо. Как, сказал, мы переведем на индусский такую вещь? Не поймут».
Но о главном замечании Горького Зощенко не сообщил. Старательный Константин Федин, записывающий за Горьким каждое слово, приводит несколько другой отзыв классика: «Была у меня молодежь. Побеседовали. Я им говорю: так писать, как они пишут, нельзя. Что они делают? Берут “Шинель” Гоголя и придумывают, какой эта шинель должна быть в наше время».
Затем Горький прочел повесть Зощенко «Красные и белые». На этот раз отзыв был еще жестче: «В отличие от прежних работ — в этой чувствуются вялость и многословие».
Но прощание их не было безнадежным — перед самым отъездом Горького на Капри в дневнике Зощенко появилась победная запись: «Очень понравилась Ал. Макс. “Рыбья самка”».
Так что трудно сразу определить, в удачное или неудачное время появился писатель Зощенко. Скорее — в удачное: среди его современников был Горький, замечательный писатель и воспитатель. Теперешним молодым такого счастья не выпало.
И уехав на Капри, Горький не забывал молодых.
В 1923 году в популярном бельгийском журнале «Le disque vert» напечатаны первые переводы советских писателей за границей: «Сад» К. Федина и «Виктория Казимировна» М. Зощенко. В сопроводительной статье Горький назвал Зощенко автором «оригинальной серии “Рассказов г. Синебрюхова”», «значительным писателем, который нашел свой стиль».
Скрытный и замкнутый Зощенко первое время с Горьким не переписывался, но тот, состоя в переписке с Фединым, Кавериным, Слонимским, Груздевым, постоянно упоминал Зощенко, просил присылать его книги, а прочитав, хвалил, писал, что любит читать их вслух семье и гостям.
И помощь Горького проявлялась буквально во всем. Вот что вспоминает Чуковский (Там же):
«И я не могу забыть, как иду с Зощенко по Литейному в приятный летний день и как, дойдя до Сергиевской, где он тогда жил, Зощенко — очень оживленный, жестикулирующий — вдруг весело прерывает самого себя:
— Да, послушай, какой смешной случай! Я живу в жакте, знаешь? Неожиданно кому-то там приходит на ум, что мою квартиру надо уплотнить. Кто-то приехал, тетка к управдому или черт знает к кому. Начинают наседать, звонят, ходят. Перемеряли все комнаты, рассуждают, где станет сундук чьей-то родственницы, куда подвинуть мой буфет, — размещаются. Я сказал, что никого не впущу. Тогда управдом начал грозиться. “В суд, говорит, на таких людей надо подавать, расселись, говорит, так, что другим места нет, другие под открытым небом живи”. Что делать, понимаешь ли, — донимают, не дают работать. Я тогда решил пожаловаться Горькому. А жакт наш называется его именем — жакт имени Горького. Я подумал — обращусь, так сказать, по принадлежности. Пока я ждал ответа, управдом не дремал и втиснул ко мне жильцов. Началась моя жизнь в коммунальной квартире. Вдруг, понимаешь, в жакт приходит письмо из Италии, от Горького. Он пишет, что ему очень приятно, что жакту присвоено его имя, что он, правда, не знает, что такое жакт и как писать это слово, с большой буквы или с маленькой, и — на всякий случай — пишет с большой. Когда, пишет, буду в Ленинграде, непременно зайду к вам, в красный уголок, попить чайку. И дальше, понимаешь ли, пишет: у вас в доме живет замечательный писатель Михаил Михалыч Зощенко, так я очень вас прошу, не притесняйте его, и все такое. Можешь представить, что тут началось! Управдом с письмом Горького в руках прибегает ко мне, трепеща извиняется, расшаркивается. На жильцов он топает ногами, они летят вон из квартиры. Они уже ему никакие не родственники. Весь дом в полном смятении, и даже заседание жакта назначается и полы везде моют. Может, на заседании обсуждалось, не присвоить ли жакту имя Зощенко вместо Горького. Этого я не знаю…»
Чуковский заканчивает этот эпизод так:
«Трудно сказать, в какой точке жизненного пути ожидает человека встреча с управдомом — с этим увековеченным Зощенко трагикомическим героем нашей литературы. Но еще труднее знать, в какое мгновение надо подать руку художнику, когда внутренние препятствия оказываются на пути его призвания, его искусства. В жизни нашего поколения писателей Горький не упустил ни одного такого мгновения!»
Молодые коллеги, возможно, ревнуя, писали Горькому, что Зощенко постоянно пишет в юмористические журналы, халтурит… На эти «донесения» Горький им не ответил. Но когда они написали, что Зощенко в альманахе «Ковш» поместил отличную вещь — «Страшная ночь», — Горький немедленно откликнулся, попросил «Ковш» прислать и, прочитав, написал Федину: «…если последний (Зощенко) остановится на избранном им языке рассказа, углубит его и расширит, наверное, можно сказать, что он создаст вещи оригинальнейшие».
Сбылось. Но не сразу!
Кроме учителя, нужен класс. Вспомним Лицей. «Таланты водятся стайками!» — утверждал Олеша, и был прав. Студия была «водоемом». А «стайкой» стали «серапионы». Объединение «Серапионовы братья» образовалось в 1921 году. Уже сплотившиеся «братья» рассказали о себе в журнале «Литературные записки» (1922. № 3. 1 августа). Этот теперь уже ветхий журнал (из коллекции А.А. Бессмертного) очень интересно листать — попадаешь в те далекие годы бурной литературной жизни. Журнал переполнен литературными новостями. Вот этот журнал:
