Из соседнего блиндажа доносился голос полковника Павлова:
-- Гунько... Гунько! Перенеси огонь по левому скату!..
Только по этому голосу и можно было догадаться, что высота еще находилась в руках противника, хотя бой за нее длился уже более часа -время, вполне достаточное для того, чтобы выдохлась любая атака. Генерал это отлично понимал и не выражал никакого оживления. Внешне непроницаемый, он, однако, все чаще и чаще поднимал трубку аппарата. Только начальник политотдела, который хорошо изучил Сизова и в трудные минуты всегда был с ним, умел по каким-то неуловимым признакам читать его душевные движения. И сейчас, когда, казалось, выражение лица генерала нисколько не изменилось, Демин понимал, как ему тяжело, и испытывал нетерпеливое желание принять на себя хоть часть бремени с острых солдатских плеч этого сурового человека.
-- Вас просит подполковник Баталин, товарищ генерал! -- доложил радист.
Сизов поднял трубку.
Баталин докладывал:
-- Разрешите прекратить атаки. Несу большие потери. Комбат и его заместитель ранены...
Генерал долго и с ненавистью смотрел на трубку рации, будто она была виной всему случившемуся.
Многим офицерам, находившимся на НП комдива, положение казалось непоправимым. Они были уверены, что генерал прикажет отвести солдат на исходный рубеж, -- ведь разведчики, наверное, уже успели перейти оборонительную линию врага. Но комдив сказал:
-- Атаки продолжать! Высота должна быть взята! Сейчас дадим еще огня. Свяжитесь с Павловым.
Генерал передал трубку радисту и вновь стал смотреть перед собой, в темноту. Затем он приказал артиллеристам еще раз обстрелять противника. Некоторое время высота безмолвствовала, проглоченная чернотой ночи. Полковник Демин и сейчас отлично понимал генерала: комдив хотел до конца разведать организацию огня противника у высоты 117,5.
Прошло еще около часа. И снова зло ударили пушки. Над высотой, разгребая темноту, заплясали огненно-красные языки разрывов. Гул этих разрывов, заглушая все звуки, по-весеннему бодро и торжественно, с необычайно мощной силой кинулся от высоты и ворвался на наблюдательный пункт освежающим ветром, и все физически ощутили его возбуждающую энергию.
-- Товарищ генерал, Баталин...
На этот раз комдив мгновенно взял трубку. И все увидели, как ярко и задорно блеснули его глаза. Разговаривая с Баталиным, он свободной рукой вытирал пот с высокого лысеющего лба.
-- Кто командовал батальоном? -- спросил Сизов.
-- Капитан Крупицын...
Генерал удивленным взглядом обвел присутствующих и остановил его на полковнике Демине. Тот улыбнулся. Положив трубку на рацию, генерал подошел к нему.
-- Значит, это вы, Федор Николаевич?..
-- Он попросил разрешения, ну а я, конечно, разрешил. Крупицын еще с вечера находился в батальоне. Пошел комсомол свой расшевелить.
Сизов несколько минут смотрел в лицо полковника, потом молча пожал ему руку. И быстро отошел.
-- Передайте Баталину, чтобы после боя прибыл ко мне вместе с Крупицыным.
Через минуту радист доложил:
-- Подполковник Баталин не может приехать, товарищ генерал. Он уже полтора часа как тяжело ранен.
Генерал промолчал. Подошел к стенке блиндажа и прислонился горячим, потным лицом к сырой, холодной земле.
-- Передайте, чтоб отходили! -- распорядился он, увидев вошедшего в блиндаж довольного майора Васильева. -- Да смотрите, чтоб ни один солдат не остался на том берегу! -- И, взглянув на окружавших его офицеров штаба, коротко бросил: -- К переправе!
И сам первый направился к выходу.
9
Лесная опушка. Тишина. Тревожное ожидание. Звездная россыпь над головой. Беззвучное течение реки. Влажный, гонящий по телу мелкие мурашки ночной воздух.
Впереди -- в одном километре -- смутно проступает село. Бугрятся копнами соломенные крыши. Разведчики разделились на две группы. Сенька и Аким проникнут к северной окраине селения; Шахаев и Пинчук -- к южной. Там они одновременно откроют отчаянную пальбу из автоматов, чтобы отвлечь внимание врагов от моста. Уварову, как саперу, предстоит самое главное и сложное -- он подползет к мосту и подожжет его.
-- Будь готов к схватке. На мосту -- часовой, -- напутствовал его Шахаев.
Разведчики положили руки на автоматы. Проверили их, ощупав быстрыми, нервно прыгающими пальцами. Уваров переложил бутылки с горючей смесью в ведро, прихваченное им у Силантия. Каждый делал свое дело молча...
-- Немцы!
Это слово как кнутом обожгло солдат.
Их почти одновременно увидели все разведчики. Немцы большой колонной двигались по грейдеру к селу. Впереди -- длинные, приземистые бронетранспортеры, за ними -- танки, потом -- мотопехота на открытых грузовиках. Около двадцати машин насчитал Шахаев. Тускло отсвечивали плоские каски солдат. Колонна своей головой уже входила в населенный пункт. И долго еще в селе не умолкал разноголосый гул -- немцы устраивались на ночевку.
Шахаев понимал, как трудно будет разведчикам выполнить задание. Гарнизон немцев значительно усилился, по селу, конечно, ходят патрули. Но уничтожить мост, в то время когда он так нужен врагу, необходимо.
Только сейчас Шахаев по-настоящему осознал, почему генерал дал им это задание.
-- Ну иди, Яша... -- сказал он Уварову и почувствовал, что голос его прозвучал взволнованно. Это -- слабость. Шахаев понимал, что в таких случаях она вредна. Но не смог быть до конца сурово сдержанным.-- Иди!..-- повторил сержант. Потом вдруг притянул к себе сапера, торопливо поцеловал и тихо, в третий раз сказал: -- Иди, Яша!..
-- Ну, желаем удачи, дорогой! -- Пинчук и Аким крепко жали большую узловатую руку Якова.
Сенька подошел позже всех.
Уваров чуть приметно улыбнулся и крепко пожал Сенькину руку.
-- Ну, в добрый путь, товарищи, -- сказал Шахаев, и разведчики пошли в разные стороны. Через минуту они уже не видели друг друга, растаяв в темноте.
Огородами, где ползком, где короткими перебежками, Яков достиг середины села.
Немецкий часовой, ежась от ночной прохлады, ходил по мосту, притопывая и постукивая твердыми коваными сапогами. Вдруг в разных концах села внезапно раздалась отчаянная автоматная стрельба. Солдат заметался по мосту, не зная, в чем дело.
Уваров понимал неизбежность встречи с немецким часовым. Ползя по огородам, он думал об этом. И все-таки, увидев часового, в первую минуту Яков испугался. Он забежал за хату и поймал себя на том, что ему вовсе не хотелось выходить из своего укрытия. Он терял одну минуту за другой, оправдывая себя тем, что обдумывал. Но в сущности он думал только об одном -- о том, что выходить страшно. Кровь прилила к лицу: на короткое время он увидел Шахаева, устремленные на него, Уварова, черные проницательные глаза и услышал тихий доверчивый голос: "Иди". Ему верили, на него надеялись, а он...
