Император стоя надевал перчатки, а граф Безбородко выходил с бумагами. Его высочество, приказавши уже мне взять знамя, спросил у меня, увидя подпрапорщика большого роста:
— А что, он дворянин?
Я отвечал:
— Никак нет.
— Знамя должно быть носимо дворянином, — сказал император, — а потому и приведите мне унтер-офицера из дворян.
Я тотчас пошел к разводу, который уже строился на площади против дворца. Великий князь, увидя меня, не мог понять, отчего я иду без знамени; а когда он узнал, что наряжен был под оное не дворянин, он чрезвычайно огорчился и сказал мне:
— Возьми хоть сержанта и поди скорее, — что я и сделал.
Императора уже в кабинете не было; он пошел к императрице и через несколько минут вышел к разводу. Достойно примечания, что народу на площади было очень мало, и сие небывалое зрелище в Петербурге, — чтобы сам император, едва вступивший на престол, присутствовал при разводе, — никакого приметного действия не произвело, и как будто это всегда случалось. Император был разводом нашим доволен и изъявил свое благоволение, что нас очень ободрило, а радость великого князя была неизреченна.
Образ нашей жизни офицерской совсем переменился; при императрице мы помышляли только, чтобы ездить в обществе, театры, ходить во фраках, а теперь с утра до вечера на полковом дворе; и учили нас всех, как рекрут. Великому князю угодно было, чтобы я первый надел мундир нового покроя и обстриг себе волосы, и меня это так переменило, что когда я приехал домой, то сестра Анна Федотовна меня не узнала.
На четвертый день после восшествия на престол императора Павла мы видели зрелище совсем нового для нас рода, это было вступление гатчинских и павловских батальонов в Петербург. Войска одеты были совершенно по-прусски, в коротких мундирах с лацканами, в черных штиблетах, — на гренадерах шапки, как теперешние Павловского полка, а на мушкетерах маленькие треугольные шляпы без петлиц, а только с одною пуговкой. Офицеры одеты были все в изношенных мундирах, а так как цвет их был темно-зеленый и, вероятно, перекрашен из разноцветных сукон, то все они полиняли и представляли вид пегий. Император Павел, еще наследником, был генерал-адмиралом и президентом адмиралтейской коллегии. Во флоте были батальоны и назывались морскими; они употреблялись на кораблях для десантов. Из сих-то войск составлены были в Гатчине и Павловске батальоны из кадет морского корпуса, оказавшихся неспособными к морской службе, а оттуда переводимы были в гатчинские и павловские батальоны.
Едва войска пришли к заставе, как прислан был с донесением о том поручик Радьков. Император сам надел на него орден Св. Анны 2-го класса и назначил его адъютантом к наследнику; приказав войскам идти, сел на лошадь и поехал к ним навстречу. Когда войска вошли в алиниеман на Дворцовой площади, император сам сказал:
— Благодарю вас, мои друзья, за верную ко мне вашу службу, и в награду того вы поступаете в гвардию, а господа офицеры чин в чин.
Всех батальонов было шесть, из коих назначены были: императора и Аракчеева — в Преображенский, наследника и Недоброва — в Семеновский, великого князя Константина Павловича и Малютина — в Измайловский полк, рота егерей — в гвардейский егерский батальон. Прежде при каждом гвардейском полку была егерская команда, из которых при императоре Павле составлен был батальон. Кавалерия поступила в конную гвардию. С какой радостью великие князья увиделись со своими сослуживцами, и с какою печалью мы должны были считать их своими товарищами! На всех нас напало какое-то уныние. Иначе и быть не могло, ибо сии новые наши товарищи не только были без всякого воспитания, но многие из них самого развратного поведения; некоторые даже ходили по кабакам, так что гвардейские наши солдаты гнушались быть у них под командою.
В Измайловском полку было три адъютанта: Бахметев, Арбенев и я; великий князь обоих первых написал в роты, а меня оставил, и назначил двух гатчинских, бывших адъютантами в его высочества и Малютина батальонах: Черепанова и Шебуева. Прежде в каждом гвардейском полку была полковая канцелярия, и один из офицеров был секретарем; сие звание было штатное. В сей канцелярии производились все письменные дела, адъютант заведовал только нарядами и рапортами, касающимися до строевой части. По новому образованию, канцелярия была уничтожена, а с нею находившиеся в оной писаря, и вся эта обуза пала на меня как на полкового адъютанта, так что я ни на минуту не имел отдыха; со своими родными даже по несколько дней я не видался.
Ноября 30 был развод нашего полка. В 6 часов утра я должен был ехать к коменданту Аракчееву, который жил во дворце, за некоторыми приказаниями. Выходя от него, я встретил наследника; увидевши меня, с свойственною ему прелестною улыбкою его высочество сказал мне:
— Поздравляю, Комаровский.
Я спросил:
— С чем, ваше высочество?
— А разве брат тебе ничего не сказал? — продолжал он.
Я ему отвечал:
— Ничего.
Тогда он мне говорил:
— Считайте, что я вам ничего не говорил.
Я поехал в полк, где был уже великий князь, и, не могши скрыть моей радости, я сказал ему:
— Наследник с чем-то изволил меня поздравить.
Его высочество мне отвечал:
— Поздравить? Разве он знает — с чем, а я ничего не знаю.
Тогда приказы при пароле отдавались в комнате; все адъютанты и дежурные по полкам и по караулам штаб-офицеры писали оные в записных своих книжках. Приказы диктовал наследник как военный губернатор, и сам император тут всегда находился. Цепь была из конногвардейского внутреннего караула. Мне случилось близко стоять от государя; между прочими пунктами приказа один начинался: лейб-гвардии Семеновского полка капитан Путилов назначается адъютантом к его императорскому высочеству наследнику; лейб-гвардии Измайловского полка полковой адъютант Комаровский назначается адъютантом к его императорскому высочеству Константину Павловичу, с чином капитан-поручика. Меня так это удивило, что я не знал, что делать; чувствовал только, что император ударил меня слегка по плечу рукой и сказал:
— Что же ты, брат, стоишь? Дело, кажется, идет не об чужом.
Я взглянул на наследника; он мне сделал знак глазами, чтобы я благодарил. Я тотчас стал на одно колено, и государь подал мне поцеловать руку. Я не могу изъяснить моей радости, особливо как вспомнил, что избавляюсь от всех столь несносных для меня хлопот[29].
Я узнал после, что накануне этого дня в комнатном собрании государь подошел к великим князьям и спросил у них:
— Что вы, господа, не берете к себе никого еще в адъютанты?
