если бы это была граница между жизнью и смертью [Wittlin 2000].
Люди пограничья становятся персонажами его текстов – в романе «Марш Радецкого» представлен их коллективный портрет: они
…всегда в движении, всегда в пути, с бойким языком и светлыми мозгами, они могли бы завладеть половиной мира, если б знали, что такое мир. Но они этого не знали. Ибо жили вдали от него, между востоком и западом, зажатые между днем и ночью, сами уподобившись неким живым призракам, которые ночь рождает и пускает бродить днем [Рот 2000].
Это промежуточное положение между Востоком и Западом людей пограничья приводило и к некоей пестрой амальгаме различных свойств, обычно не встречающихся в пределах одной личности.
Стефан Цвейг отмечал у Йозефа Рота и русскую натуру, даже карамазовскую:
Это был человек больших страстей, который всегда и везде стремился к крайностям; ему были свойственны русская глубина чувств, русское истовое благочестие, но, к несчастью, и русская жажда самоуничтожения. Жила в нем и вторая натура – еврейская, ей он обязан ясным, беспощадно трезвым, критическим умом и справедливой, а потому кроткой мудростью, и эта натура с испугом и одновременно с тайной любовью следила за необузданными, демоническими порывами первой. Еще и третью натуру вложило в Рота его происхождение – австрийскую, он был рыцарственно благороден в каждом поступке, обаятелен и приветлив в повседневной жизни, артистичен и музыкален в своем искусстве. Только этим исключительным и неповторимым сочетанием я объясняю неповторимость его личности и его творчества [41].
Смешение этих столь разных «натур» имело и оборотную сторону – неполную принадлежность к какой-либо из них. Подобное промежуточное, пограничное положение, как бы заданную маргинальность видел Гюнтер Андерс и у его соотечественника Кафки:
Как еврей, он не был полностью своим в христианском мире. Как индифферентный еврей – а таким он поначалу был, – он не был полностью своим среди евреев. Как немецкоязычный, не был полностью своим среди чехов. Как немецкоязычный еврей, не был полностью своим среди богемских немцев. Как богемец, не был полностью австрийцем [Anders 1960:18].
Эта неполная принадлежность к какому-либо из «миров», мерцающая идентичность в сочетании с неукорененностью, со скитальческим образом жизни [42], принципиальной бездомностью (Рот признавался, что его родина там, где ему плохо, а хорошо ему только на чужбине, что многие восточноевропейские евреи навсегда остаются скитальцами, что у них нет родины, но родные могилы – на каждом кладбище [Рот 2011: 30]), с неприкаянностью (Рот относил себя к своего рода самозванцам, какими в Европе называют людей, которые притворяются кем-то другим, чем они есть на самом деле [Roth 2016: 7]), особенно после прихода Гитлера к власти в 1933 году и эмиграции – он живет в отелях Вены, Берлина, Парижа, Вильно, Варшавы, Зальцбурга, Брюсселя, Амстердама, пишет в кафе, ища вдохновения в алкоголе [43], – побуждает отнести его к категории маргиналов [44]. Дополнительное подтверждение этого и скорбный конец его жизни в мае 1939 года в Париже, в больнице для бедных, и смерть от delirium tremens, белой горячки, часто завершающей жизнь алкоголиков. И его похороны скорее рисуют его как маргинала – не на престижном кладбище, а в парижском предместье Тье, и провожающие колебались, по какому обряду хоронить.
Договорились хоронить без отпевания в церкви, но со священником. Когда святой отец приступил к церемонии, в толпе галицийских евреев поднялся недовольный ропот. Народу на кладбище собралось очень много – евреи и христиане, монархисты и коммунисты, знаменитости и безвестные эмигранты, мужчины и много женщин. На плите была выбита надпись: «JOSEPH ROTH. Poète autrichien. Mort à Paris en exil. 2.9.1894–27.5.1939». На могиле нет ни креста, ни звезды Давида [Шибарова 2011: 20].
В текстах Рота представлен обширный каталог социальных ролей его персонажей – как профессионалов, так и маргиналов, своеобразный компендиум, или энциклопедия, и эта масштабная галерея выразительно отражает восточноевропейскую еврейскую историю и культуру:
В городке восемнадцать тысяч душ населения, пятнадцать тысяч из них – евреи. На три тысячи христиан приходится около сотни купцов и торговцев, сотня чиновников, один нотариус, уездный врач и восемь полицейских служителей. Всего полицейских десять. Но двое, как ни странно, тоже евреи. Чем заняты прочие христиане, я затрудняюсь сказать. Из пятнадцати тысяч евреев восемь тысяч живут торговлей. Это лавочники – мелкие, средние и покрупнее. Остальные семь тысяч – это мелкие мастеровые, рабочие, водоносы, книжники, служители культа, синагогальные служки, учителя, писцы, переписчики Торы, ткачи талесов, врачи, адвокаты, чиновники, попрошайки и робкие бедняки, живущие на щедроты филантропов; могильщики, моэли и каменотесы, высекающие надписи на надгробиях («Еврейский городок» [Рот 2011: 45]).
В этом замкнутом, густонаселенном мире «за пределы родного местечка выбираются разве что нищие да коробейники» («Восточные евреи на Западе» [Рот 2011: 25]).
Стремясь познакомить западного читателя с миром восточноевропейских евреев и опровергнуть распространенные представления о них, Рот рисует широкую панораму их профессиональных занятий, одновременно характеризуя как их повседневную жизнь, так и ментальность:
Отрицают на Западе и существование еврея-ремесленника. А ведь на Востоке среди евреев сколько угодно жестянщиков, столяров, сапожников, портных, скорняков, бондарей, стекольщиков, кровельщиков. Образ Восточной Европы, где все евреи – чудотворцы-цадики, или же промышляют торговлей <…>, смешны и нелепы <…>. Поэтов и мыслителей в восточных землях неизмеримо больше, чем цадиков и торгашей. А бывает и так, что цадики и даже торгаши являются по основному роду своих занятий мыслителями и поэтами [45]; применительно к каким-нибудь западным генералам такое вряд можно помыслить («Восточные евреи на Западе» [Рот 2011: 32–33]).
Здесь особенно важной кажется мысль о случаях несоответствия профессиональной принадлежности человека и его внутренней сущности, духовного призвания и обусловленного этим места в социуме, о проницаемости границ между «внешним» и «внутренним», видимым и сокрытым.
Рот обращается здесь, как представляется, к существующему в еврейской традиции, фольклоре понятию о 36 скрытых цадиках, праведниках, ламед-вавниках (צדיקים ו”ל), благодаря которым существует мир («праведник – основание мира» (Притч. 10:25)), но их положение на социальной лестнице весьма скромно, а профессии далеко не почетны. В еврейском фольклоре скрытыми праведниками могут быть «портной – бедный, малообразованный еврей», «бедный чулочник», «все они были бедны и тяжелым трудом добывали себе пропитание: один был сапожником, другой – кузнецом, третий – портным» [Райзе 1999: 12–18], и, например, в рассказе И.-Л. Переца «Холмский меламед» «скрытые праведники были обыкновенными бедными евреями – водоносами, сапожниками, дровосеками, каменотесами» [Перец 1962: 19–20] [46]. Здесь представляется существенным
