В Ревеле я познакомился с одной милой молодой девушкой на пару лет старше меня, звали ее Лее Моресте. Она жила по адресу Вирувэлиак, 3. Почти каждый вечер я заходил к ней. Однажды ее мать спросила: «Почему вы, немцы, так ужасно относитесь к евреям?» В этот момент множество мыслей пронеслось у меня в голове, и первой было: не открыться ли? Но я промолчал и решил оставаться в ее глазах немцем. Ситуация была опасной, а ее возможная реакция непредсказуемой. Я только ответил, что мне тоже это не по душе, но сложно что-либо изменить. Не забуду фрау Моресте за ее справедливый вопрос. А ее дочь Лее не забуду, потому что она стала первой в моей жизни женщиной.
Время от времени гауптман фон Мюнхов навещал меня или справлялся обо мне у других. Он радовался, когда слышал, что у меня все в порядке и что пребывание здесь и работа мне нравятся. Но последняя новость, которую он мне передал, понравилась мне меньше. Выяснилось, что армия не нуждается во мне, потому что я был еще несовершеннолетним. Последовал приказ как можно скорее отправить меня домой, в Рейх. Мне в сопровождающие назначили некую женщину, которая и должна была вскоре прибыть. О, я ни на секунду не желал оказаться в стране, кишевшей гестапо и полицией. Это было все равно что забросить меня в пещеру ко льву. Я знал, что в случае опасности там не смогу ни спрятаться, ни убежать. Господин гауптман выразил удовлетворение тем, что мне позволено вернуться на родину. Я с трудом выслушал его до конца, изобразил вымученную улыбку и пробормотал слова благодарности.
Мое смущение он, вероятно, расценил как следствие приятного сюрприза. А теперь я должен был вернуться в часть и ждать приказа о переводе, выправления всех необходимых документов, и со всеми попрощаться.
Русские военнопленные по-настоящему сожалели о моем скором отъезде. В части меня снабдили в дорогу несколькими бутылками хорошего ликера и одной бутылкой прекрасного французского коньяка. В городе, в котором располагалась наша часть, были видны следы готовившегося весеннего наступления. Я получил характеристику, подписанную адъютантом командующего дивизией полковником Беккером. Содержание этого документа меня удивило. Среди прочего там было написано следующее: «Мы удостоверяем, что немец Йозеф Перьел утратил все свои документы в результате обстрела русской артиллерии». Понимать написанное следовало так, что пропали они уже после того, как я их предъявил! По ошибке ли так было написано или намеренно, для того, чтобы избавить меня от лишних вопросов? Ответа мне теперь не узнать, а в тот момент я не задавал вопросов.
Как бы то ни было, а в версии о моем происхождении уже нельзя было усомниться. Далее в документе говорилось о моем примерном поведении, чувстве юмора и храбрости, проявленной на фронте. Кроме того, соответствующим органам давалось указание оказывать мне содействие в трудоустройстве по месту прибытия.
Такой документ был, очевидно, ценнее всех прочих бумаг. Я почувствовал себя увереннее. Уважение и внимание со стороны тех, кто впоследствии держал его перед глазами, заметно улучшили мое психическое состояние. Между тем офицер, который получал приказы по городу Ревель, сообщил мне о прибытии сопровождающей.
Ставки сделаны. Я должен был покинуть тех, к кому успел привязаться. Да, я не мог не отозваться добрыми чувствами на их симпатию ко мне. И все-таки в глубине души ненавидел их и боялся, ведь они были солдатами вермахта и совершали преступления. Гауптман фон Мюнхов принял меня для прощальной беседы, я пообещал ему списаться с его женой. Он попросил меня как можно скорее сообщить ему мой новый адрес и пожелал счастливого пути.
Как мне только удалось больше года прожить в подразделении немецкого вермахта, известного весьма строгой дисциплиной и скрупулезным выполнением приказов? Никто не пытался выяснять мое настоящее происхождение, никто не высказал даже тени сомнения в предложенной мною версии. Никто не наводил справки о моих подлинных документах (хотя мой «родной» город Гродно находился совсем неподалеку), а также о том, почему я примкнул к потоку беженцев. Почему никто меня не расспрашивал, не подозревал, не проводил расследования?..
Мне приказано было явиться к военному коменданту города. Там меня ждала прибывшая из Берлина секретарь отдела трудоустройства из ведомства по делам молодежи.
Она оказалась симпатичной блондинкой лет тридцати пяти, одетой в красивый форменный костюм бежевого цвета. На ее широкополой шляпе красовалась свастика, а на пальто — многочисленные партийные значки. Я почувствовал неприятное ощущение в животе. Моя характеристика вызвала у нее восхищение. С этого момента между нами установились доверительные отношения. Я выслушал рассказ о цели ее миссии, но из-за сильного волнения до меня дошла лишь половина. Мы договорились купить мне гражданскую одежду и кое-что из личных вещей.
На следующий день без лишних формальностей мы сели в комфортабельный поезд, который вез солдат в отпуск на родину. Купе были почти пустые, лампочки были закрашены в целях светомаскировки. Не слышно было ни звука. Настроение мое было подавленным. Нам предстояло длительное путешествие. Мы ехали в Берлин через Латвию, Литву и Восточную Пруссию, что в общей сложности составляло три дня.
До сих пор я боялся путешествия в страну тысячи опасностей, в страну, где правил дьявольский режим, но должен признаться, что был ошеломлен, войдя в купе. Я покорился своей судьбе. Я рассчитывал на «всемогущую невидимую руку», определявшую мой путь, и отдался ей с полным доверием и покорностью.
Вспоминаю счастливое, сияющее лицо моей сопровождающей, ее нескрываемую гордость за порученное ей задание вернуть немецкому отечеству потерявшегося сына. Она не могла себе представить, что везет маленького еврея, сына Моисея. Я старался как можно меньше говорить. Наша вежливая беседа очень быстро перешла в монолог.
Она произносила бесконечную речь о величии Германии, держа при этом мою руку в своей, иногда поглаживая. Что не мешало ей одновременно петь хвалебные гимны немецкому народу и его фюреру. Один момент мне показался совсем не смешным. Она попросила меня посмотреть на пасущихся за окном поезда коров и обратила внимание на то, какие они грязные. Она говорила, что в отличие от этих все немецкие коровы чистые и ухоженные. От грязных коров она перешла к чистоте народа, к которому я имею счастье принадлежать. Еще она добавила, что мы составляем элиту и призваны под руководством Гитлера спасти все человечество.
Этой энергичной женщине не терпелось, она старалась сделать из меня убежденного национал-социалиста еще до того, как мы приедем в страну. Она говорила без остановки. Только еда и сон могли прервать поток ее восторженных слов.
