и быть не могло: идеология подразумевала, что советские люди все делают лучше всех. Это разозлило Нуреева, и он отказался идти получать медали, Сизова отправилась за ними одна.
Сам юный Нуреев был потрясен, увидев хореографию Ролана Пети – совершенно непохожую на все, что он видел до сих пор. По мнению Нуреева, не он сам, а именно Пети был достоин награды! В нарушение всех правил, юноша даже пробрался за кулисы к французскому балетмейстеру, что было категорически запрещено советским артистам, и через переводчика сумел поговорить и выразить свое восхищение.
Много лет спустя Пети вспоминал ту странную встречу и впечатление, которое произвел на него молодой русский танцовщик: «Пол-лица занимал чувственный рот, глаза сияли и улыбались, он потирал руки и на неловком английском подбирал слова восхищения. Последнюю фразу я запомнил: “Надеюсь, скоро увидимся”» [28].
К счастью, об этом происшествии никто не узнал, а то у Нуреева были бы очень большие неприятности! Тут надо вспомнить, что в те годы каждую выезжающую за рубеж группу обязательно сопровождал неприметный «человек в сером костюме». Так называли сотрудников КГБ, в обязанности которых входило зорко следить за тем, как ведут себя выехавшие на гастроли артисты. Плохой отзыв гэбиста мог зарубить любую карьеру.
Советские артисты не имели права самостоятельно гулять по городу, а только лишь с группой. Существовал «комендантский час»: после девяти вечера все должны были находиться в своих номерах – сопровождающие чекисты проверяли и записывали нарушения.
Этот мелочный надоедливый надзор в своих мемуарах подробно описала великая Майя Плисецкая. Артистов водили строго группой, как под конвоем. В магазинах, на рынках надзиратели внимательно смотрели, что они выбирают, что покупают. Даже отойти чуть в сторону, задержаться у понравившейся картины или у фрески Микеланджело было нельзя.
После успеха по возвращении в Ленинград молодому танцовщику Нурееву дали новую роль. Это был новый советский балет «Гаянэ» Арама Хачатуряна – история об армянских колхозниках, геологах и их борьбе с вражеским шпионом, пытающимся выкрасть сведения о месторождении полезных ископаемых.
Партнерша Нуреева по этому и другим балетам Нинель Кургапкина, написавшая о нем воспоминания, называла этот спектакль трудным, стилизованным, специфичным и далеким от классики, подчеркивая, что «Рудику это было ничуть не сложно, прекрасно он танцевал этот балет…» [29]. Она считала его настоящим сформировавшимся танцовщиком и хорошим партнером, в то же время признавая, что характер у Рудольфа был ужасным.
«“Гаянэ” был вообще удачный спектакль, и работать с Рудиком оказалось приятно, несмотря на то что характером он отличался ужасно трудным. И в театре его не любили. В общем-то, если с ним не работать, то любить его, по большому счету, было не за что. У нас принято уважение, граничащее с подобострастием. Это в Рудике напрочь отсутствовало. Он любил оставаться независимым, и проявлялось это часто в поступках резких, всю нашу театральную общественность шокирующих» [30].
Об одном таком поступке Кургапкина рассказала. Деревянные полы в репетиционном зале очень быстро шлифуются обувью бесконечно занимающихся танцоров. Они становятся гладкими и блестящими, и конечно, очень скользкими. Чтобы не получить травму и комфортно заниматься, балетные поливают эти полы водой. Делает это обычно самый молодой ученик. Кургапкина вспоминала: «…Рудик первый раз приходит на урок. Заходит в зал и становится у палки… Все стоят и ждут, когда он будет поливать. Рудик тоже встает, избоченясь, и стоит перед всеми, смотрит. Тогда кто-то ему говорит: “Рудик, ты самый молодой, давай, поливай”. Нуреев показал всем длинную фигу, взял свои шмотки и ушел из зала. То есть он до этого унизиться не мог. Я потом спросила его, почему он не полил. “А почему я должен поливать?!” – “Ну так принято, – сказала я, – самый молодой поливает пол”. – “Я, во-первых, не такой молодой, – говорит он мне, – а потом, там есть такие бездари, которые только поливать и должны!” В подобных вещах ему, конечно, сильно недоставало воспитанности» [31].
Действительно, конфликтность, заносчивость, неумение ладить с людьми – эти качества всю жизнь создавали Нурееву проблемы, даже когда он был уже мировой знаменитостью. А в ранней молодости вообще была беда! Так, однажды, поссорившись с балетмейстером Юрием Григоровичем, он лишился роли Фархада в балете «Легенда о любви». Изумительной, красивейшей партии в великом балете! А ведь ссора вышла по глупейшей причине: Нурееву не подходило предложенное время репетиций, они накладывались на другие, уже назначенные. Немного такта, терпения – и все бы разрешилось. Но, увы, этих качеств Нурееву не хватало никогда.
Но весь его гонор, все самомнение пропадали, если речь шла о танце!
«У нас получился хороший дуэт, несмотря на то что я была очень требовательной и нрав у меня покладистостью тоже не отличался, – вспоминала Нинель Кургапкина. – Особенно это касалось поддержек. Поддержки были разные, очень сложные, такие как подбросы, когда он меня поднимал и нес через всю сцену на одной руке. Рудик прекрасно все это выполнял, и если на репетиции я требовала сделать подъем десять раз – делал десять раз, двадцать – пожалуйста, двадцать, не то что, мол, ах, я устал, а мне еще танцевать. Такого не было никогда. Этим он выгодно отличался от многих “гениев” последующих поколений, которые считали, что они ТАНЦОВЩИКИ и зачем им, дескать, обращать внимание на балерину» [32].
Хотя такая внимательность к партнерше была у Нуреева далеко не врожденной: рассказывают, что в период ученичества он однажды даже бросил на пол какую-то девушку, потому что во время высокой поддержки она вдруг испугалась и сбила равновесие. Своей вины он, конечно, не признал, заявив: «Она сама виновата!» Да и балерина Алла Осипенко говорила, что Нуреев «в первую очередь думал о себе, а потом уже о партнерше» [33].
Кургапкина и Нуреев танцевали вместе «Спящую красавицу» и совсем незадолго до его бегства – «Лебединое озеро»… Оба балета имели шумный успех, театралы и критики восхищались исполнителями главных партий. Им рукоплескали, ими восторгались… Но это не помешало дирекции театра не пустить Нинель Александровну на гастроли в Париж. А все потому, что на предыдущих гастролях в Дрездене она при посещении Дрезденской галереи была одета в брюки, что, по мнению советских властей, было для женщины неприлично.
Кургапкина тоже надолго пережила Нуреева, хоть и была лет на десять его старше. В восемьдесят лет она погибла страшно и несправедливо: неподалеку от дачи ее сбила машина, а водитель скрылся с места происшествия, оставив приму Мариинки умирать в придорожной канаве.
Но
