Однако, по-видимому, Толстой перестал играть недобросовестно. Вращаясь в московском светском обществе, дружа с видными представителями литературного мира, ему нельзя уже было «исправлять ошибки фортуны». Если бы он это делал, например, в Английском клубе, членом которого он состоял, то его оттуда исключили бы с позором. Намеком на то, что он перестал исправлять «ошибки фортуны», могут послужить и следующие стихи Пушкина о Зарецком, прототипом которого был Федор Толстой:
Надежный друг, помещик мирный,
И даже честный человек,
Так исправляется наш век.
Кроме игры, время Федора Ивановича проходило в занятиях своими семейными и имущественными делами, в чтении, — он много читал, в посещении церковных служб, — он сделался богомольным, и в общении с приятелями, — он особенно дорожил своими дружескими отношениями.
Он продолжал жить большею частью в Москве, часть года — в деревне, бывал в Петербурге и других местностях России — по делам или у приятелей, побывал и за границей, — вероятно, на водах. В 1840 году он почему-то около года прожил в Петербурге.
Из этого второго периода его жизни (1821–1846) сохранилось несколько рассказов его современников или людей следующего за ним поколения. Эти рассказы, однако, далеко не всегда достоверны. Иногда они легендарны, как рассказы Новосильцевой, иногда сильно разукрашены, как рассказы А. Стаховича, и их приходится принимать con grano salis.
Боратынский, познакомившись с Федором Толстым, писал про него, вероятно, в 1826 году: «На днях познакомился с Толстым-Американцем. Занимательный человек! Смотрит добряком, и всякий, кто не слыхал про него, ошибется»[30].
Князь Петр Андреевич Вяземский неоднократно вспоминает в своих записках о своем приятеле Федоре Толстом и записал о нем несколько анекдотов.
«Неизвестно почему, — пишет Вяземский, — Толстой одно время наложил на себя эпитимью и месяцев шесть не брал в рот ничего хмельного. Во время одних пьяных проводов, когда его приятели две недели пьянствовали, он все-таки ничего не пил. Только после последней выпивки, уезжая в санях вместе с Денисом Давыдовым, он попросил его: «Голубчик, дохни на меня». Ему захотелось хоть понюхать винца».
Что Толстой одно время, а именно — около 1821 года, воздерживался от вина, подтверждается стихом Пушкина: «Отвыкнул от вина и стал картежный вор». Однако он отвыкнул от вина только временно. В письмах к князю В. Ф. Гагарину он сознается в своем «пьянолении» и пристрастии к шампанскому и бордосским винам, а Вяземскому он как-то писал из Тамбова: «За неимением хороших сливок, пью чай с дурным ромом».
Следующие анекдоты также записаны Вяземским: У кого-то в конце обеда подают какую-то закуску или прикуску. Толстой отказывается, хозяин настаивает:
— Возьми, Толстой, ты увидишь, как это хорошо. Тотчас отбьет весь хмель.
— Ах, боже мой, — воскликнул он, перекрестясь. — За что же я два часа трудился? Нет, слуга покорный, хочу остаться при своем.
-----
Однажды в Английском клубе сидел перед ним барин с красно-сизым и цветущим носом. Толстой смотрел на него с сочувствием и почтением. Но видя, что во все время обеда барин пьет одну чистую воду, он вознегодовал и сказал: «Да это самозванец! Как смеет он на своем лице носить признаки, им не заслуженные».
-----
Племянник Федора Ивановича, ограниченный и скучный человек, просил его познакомить с Денисом Давыдовым. Однажды, когда племянник был выпивши, Федор Иванович предложил ему познакомиться с Давыдовым.
— Нет, — отвечал племянник, — сегодня я выпил лишнее, у меня немножко в голове…
— Тем лучше, — ответил Федор Иванович и, подводя его к Давыдову, сказал: — Представляю тебе моего племянника, у которого немножко в голове.
-----
Однажды старая тетка Федора Ивановича просила его подписаться свидетелем на гербовом акте, стоившем несколько сот рублей. Он написал: «При сей верной оказии свидетельствую тетушке мое нижайшее почтение».
-----
Какой-то князь должен был Федору Ивановичу по векселю несколько тысяч рублей. Князь, несмотря на письма Толстого и на пропущенный срок, долго не платил. Федор Иванович написал ему: «Если вы к такому-то числу не выплатите долг свой весь сполна, я не пойду искать правосудия в судебных местах, а отнесусь прямо к лицу вашего сиятельства».
-----
По поводу употребления «вкось и вкривь французских слов и поговорок» Вяземский вспоминает следующий рассказ Толстого. Толстой ехал на почтовых по одной из внутренних губерний. Ему послышалось, что ямщик, подстегивая лошадей, приговаривает: «Ой, вольтеры мои!» Толстому показалось, что он обслушался. Но ямщик еще раза два повторил те же слова. Наконец Толстой спросил его:
— Почем ты знаешь Вольтера?
— Я не знаю его, — отвечал ямщик.
— Как же ты мог затвердить это имя?
— Помилуйте, барин, мы часто ездим с большими господами, так кое-чего и понаслушались от них.
-----
Вяземский замечает: есть люди предопределенные роковою силою к неминуемому проигрышу. Толстой говорит об одном из таких обреченных: начни он играть в карты с самим собою, то и тут найдет средство проиграться.
-----
В старые годы жила богатая барыня и давала балы, то есть давал балы ее гостеприимный муж. Жена была очень скупа. За ужином она садилась особняком у дверей, через которые вносились и уносились кушанья. Она наблюдала за слугами, чтобы они как-нибудк не присвоили себе часть кушаний и также, чтобы они сваливали ей на тарелку все, что оставалось на блюдах после разноски по гостям, все это уплетала она, чтобы не пропадало даром. Эта барыня была сродни Американцу Толстому. Он прозвал ее: «Тетушка сливная лохань».
-----
Где-то в Германии официально спросили Толстого: Ihr Charakter? (ваше звание). Он ответил: Lüstig (веселый).
-----
В 1845 году Вяземский взял к себе в Петербург на Каменный остров альбом дочери Федора Ивановича Полиньки, с обещанием вписать в него что-нибудь. В письме от 23 июня Толстой напоминает ему об этом: «Полинька сердечно тебя благодарит за обещание написать ей что-нибудь, но она тоскует по своем альбо-мишке». Вяземский долго держал у себя альбом и наконец 30 августа написал довольно длинное стихотворение, посвященное Полиньке. В этом стихотворении, между прочим, находятся следующие красивые стихи:
Жизнь наша — повесть иль роман;
Он пишется слепой судьбою
По фельетонному покрою,
И плана нет, и есть ли план,
Не спрашивай… Урок назначен,
Концы с концами должно свесть,
И до конца роман прочесть,
Будь он хорош иль неудачен.
Иной роман, иная быль,
Такой сумбур, такая гиль,
Что не доищешься в нем смысла.
Все пошло, криво, без души —
Страницы, дни, пустые числа,
И под итогом нуль пиши.
Не намекал ли Вяземский этими стихами на жизнь Федора Ивановича?
