Если мы не примем нашей жизни от Божией руки, если всё, что в ней, мы не примем как от Самого Бога, тогда жизнь не будет нам путём к вечности; мы всё время будем искать другого пути, тогда как единственный путь — Господь Иисус Христос. Но этого ещё недостаточно. Мы окружены людьми, с которыми отношения наши порой бывают тяжки. Как часто мы ждём, чтобы другой пришёл каяться, просил прощения, унизил себя перед нами. Может быть, мы простили бы, если бы почувствовали, что он себя так унизил, что нам легко его простить. Но прощать надо не того, кто заслуживает прощения, — разве мы от Бога можем ожидать прощения заслуженного? Разве, когда мы к Богу идём и говорим: Господи, спаси! Господи, прости! Господи, помилуй! — мы можем прибавить: потому что я этого заслуживаю?! Никогда! Мы ожидаем от Бога прощения по чистой, жертвенной крестной Христовой любви…
Этого же от нас ожидает Господь по отношению к каждому нашему ближнему; не потому нам надо прощать ближнему, что он заслуживает прощения, а потому, что мы — Христовы, потому что нам дано именем Самого Живого Бога и распятого Христа — ПРОЩАТЬ. Но часто кажется: вот, если бы только можно было ЗАБЫТЬ обиду, тогда бы я простил, но ЗАБЫТЬ не могу, — Господи, дай мне забвение!.. Это не прощение; забыть — не значить простить. Простить означает посмотреть на человека как он есть, в его грехе, в его невыносимости, какой он есть для нас тяжестью в жизни, и сказать: я тебя понесу, как крест; я тебя донесу до Царствия Божия, хочешь ли того или нет. Добрый ты или злой — возьму я тебя на свои плечи и принесу к Господу и скажу: Господи, я этого человека нёс всю жизнь, потому что мне было жалко — как бы он не погиб! Теперь Ты его прости ради моего прощения!.. Как было бы хорошо, если бы мы могли так друг друга тяготы носить, если бы мы могли друг друга нести и поддерживать, не стараться забыть, а наоборот — помнить. Помнить, у кого какая слабость, у кого какой грех, в ком что-то неладно, и НЕ ИСКУШАТЬ его этим, оберегать его, чтобы он не был подвергнут соблазну в том именно, что может его погубить… Если бы мы могли так относиться друг к другу! Если бы, когда человек слаб, мы его окружали заботливой, ласковой любовью, сколько бы людей опомнилось, сколько людей стали бы достойны прощения, которое им дано ДАРОМ…
Вот это путь покаяния: войти в себя, встать перед Богом, увидеть себя осуждённым, не заслуживающим ни прощения, ни милости, и вместо того, чтобы как Каин, бежать от лица Бога, обернуться к Нему и сказать: ВЕРУЮ, Господи в Твою любовь, верую в Крест Сына Твоего, — верую, помоги моему неверию! И затем идти путём Христовым: ВСЕ принять от руки Божией, из всего принести плод покаяния и плод любви, и первым делом брата нашего простить, не ожидая его исправления, понести как крест, распяться, если нужно, на нём, чтобы иметь ВЛАСТЬ, подобно Христу, сказать: «Прости им, Отче, они не знаю, что творят…». И тогда Сам Господь, Который сказал нам: «Какой мерой вы мерите, и вам возмерится… прощайте, как Отец ваш Небесный прощает», — ОН в долгу не останется: простит, исправит, спасёт и уже на земле, как святым, даст нам радость небесную. Пусть будет так, пусть начнётся в жизни каждого из нас сегодня, сейчас хоть НЕМНОЖЕЧКО этот путь покаяния, потому что ЭТО уже начало Царствия Божия. Аминь».
Митрополит Антоний Сурожский. «Любовь всепобеждающая». СПб., 1994
Три беседы об исповеди митрополита Антония
Как надо исповедоваться? Ответ на это самый прямой, самый решительный: исповедуйся, словно это твой предсмертный час; исповедуйся, словно это последний раз, когда на земле ты сможешь принести покаяние во всей твоей жизни, прежде чем вступишь в вечность и станешь перед Божиим судом, словно это — последнее мгновение, когда ты можешь сбросить с плеч бремя долгой жизни неправды и греха, чтобы войти свободным в Царство Божие. Если бы мы так думали об исповеди, если бы мы становились перед ней, ЗНАЯ — не только воображая, но ТВЕРДО зная — что мы можем в любой час, в любое мгновение умереть, то мы не ставили бы перед собой столько праздных вопросов; наша исповедь тогда была бы беспощадно искренна и правдива; она была бы прямой, мы не старались бы обойти тяжёлые, оскорбительные для нас, унизительные слова; мы бы их произносили со всей резкостью правды, мы не задумывались бы над тем, что нам сказать или чего не говорить, мы говорили бы всё, что в нашем сознании представляется неправдой, грехом: всё то, что делает меня недостойным моего человеческого звания, моего христианского имени. Не было бы в нашем сердце никакого чувства, что надо себя уберечь от тех или других резких, беспощадных слов, потому что мы знали бы, с чем можно войти в вечность, а с чем в вечность нельзя войти.
Вот как мы должны исповедоваться, и это просто, это страшно просто, и мы этого не делаем, потому что мы боимся беспощадной, простой прямоты перед Богом и перед людьми. Теперь грядёт время, когда Он станет перед нами либо в час нашей смерти, либо в час последнего Суда. И тогда Он будет стоять перед нами распятым Христом, с руками и ногами, пробеденными гвоздями, раненым в лоб тернием, и мы посмотрим на Него и увидим, что Он распят, потому что мы ГРЕШИЛИ; Он умер, потому что мы заслужили осуждение смерти; потому что МЫ достойны вечного от Бога осуждения, Он пришёл к нам, стал одним из нас, жил среди нас и умер из-за нас.
Что мы тогда скажем? Суд не в том будет, что Он нас осудит; суд будет в том, что мы увидим Того, кого мы УБИЛИ своим грехом, и Который стоит перед нами со всей Своей любовью… Вот, во избежание этого ужаса нам надо стоять на КАЖДОЙ исповеди, словно это наш последний предсмертный час, последнее мгновение надежды, перед тем, как мы это увидим.
Я говорил вам, что каждая исповедь должна быть такой, как будто это — последняя исповедь в нашей жизни, и что этой исповедью должен быть подведён последний итог, потому что всякая встреча с Господом, с живым нашим Богом — предварение последнего, окончательного, решающего нашу судьбу суда. Нельзя встать перед лицом Божиим и не уйти оттуда либо оправданным, либо осуждённым. И вот встаёт другой вопрос: как готовиться к исповеди? Какие грехи приносить Господу?
Во-первых, каждая исповедь должна быть предельно личной, МОЕЙ, а не какой-то общей, моей собственной, потому что решается ведь моя собственная судьба. И поэтому, как бы несовершен ни был мой суд над самим собой, с него надо начать, поставив себе вопрос: чего я стыжусь в своей жизни? Что я хочу укрыть от лица Божия, и что я хочу укрыть от суда собственной совести, чего я боюсь?
