class="p1">2. Не сомневаюсь в литературных способностях автора, и мне кажется, что в спокойное время, после войны, если автор всецело отдастся работе, которую, очевидно, любит, он сможет добиться успехов».
Это была обычная рецензия, в которой Лавренев очень тактично и откровенно, как и всегда, выразил свое мнение. Но это возмутило Солженицына.
Как же посмел Лавренев не поприветствовать его вступление в литературу? Не признать в нем «гения»?..
Лавренев лишь хладнокровно указал, что его место – скромный уголок подмастерья, где нужно без ложной патетики и позы долго и терпеливо трудиться.
Вот этого Солженицын и не желает. Такое не снилось ему даже в самых страшных снах. Выходит, Кирилл Симонян не ошибся, сказав ему, что у него нет таланта? С этим Александр Исаевич согласиться никак не мог. И все же на время он перестает писать.
Тем не менее в тот час, когда пришел сухой и лаконичный ответ Бориса Лавренева, окончательно и бесповоротно решилась литературная судьба Солженицына. Его не впустили в литературу через парадный подъезд? Через триумфальную арку? Что же, он пробьется с черного хода!
Хотя Солженицын в этот момент не может не понимать, как смешно выглядят его напыщенные претензии при столь низком уровне художественного мастерства, он запланировал целую серию романов. Но даже сейчас, будучи сражен не слишком дружеским отзывом Лавренева, он не желает обращаться к более опытным писателям за советом и помощью. Нет, он слишком верит в свою исключительность и оригинальность, в коих до настоящего времени его убеждала вся его жизнь.
На постигшие его неудачу и разочарование он собирается ответить клеветой и бранью. Он одержим единственной мыслью:
«Отомстить!.. Отомстить писателям!.. Отомстить всем во что бы то ни стало!..»
При всем том комплекс неполноценности (а это, как выяснилось, основная черта характера нашего героя) должен получить разрядку. И Солженицын готовится к одному из наиболее важных и коварных, тщательно продуманных поворотов в своей жизни, которым и заканчиваются удивительные годы его учения.
«Сегодня – ровно 20 лет с того дня, который я считаю днем окончательного и бесповоротного влюбления в тебя: вечеринка у Люли, ты – в белом шелковом платье и я (в игре, в шутку – но и всерьез) на коленях перед тобой. На другой день был выходной, я ходил по Пушкинскому бульвару и сходил с ума от любви», – напишет в 1956 году Наталии Алексеевне Решетовской Александр Исаевич Солженицын.
Это была обычная студенческая вечеринка. 7 ноября в квартире Наталии Решетовской собрались Кирилл Симонян, Александр Солженицын, Николай Виткевич и еще три студентки Ростовского университета. Играли в «фанты». На долю Наталии выпало сыграть что-нибудь на рояле. Она выбрала этюд Фридерика Шопена…
Но что это?.. Случайность?.. Предчувствие?.. Ведь именно этот этюд Наталия Алексеевна исполняла 26 апреля 1949 года перед делегатами X съезда профсоюзов в концерте, который транслировался по советскому радио, а заключенный Солженицын, находясь в тюрьме, слушал его, упивался музыкой, под звуки которой впервые зародилось его чувство любви к Наташе Решетовской.
…Умолк рояль. Гости садятся за стол пить чай. Солженицын, наклонившись к Наташе, скажет:
– А ты чудесно играешь!
И ничего более…
Профессор Симонян как-то заметил, что Александру Исаевичу никогда не удавалось и не удастся проникнуть в дивный мир музыкальной композиции, ему «слон на ухо наступил». Мнение Симоняна можно считать авторитетным: он сам увлекается музыкой, любит и понимает ее, вращается в музыкальном мире и даже живет под одной крышей с профессиональным музыкантом – своей сестрой, известным советским композитором.
…И тем не менее знакомство с Наталией Решетовской началось именно с похвалы ее музыкальным способностям. Это был точный психологический расчет: ничто не было сердцу Наташи так близко, как музыка. Поэтому, проявляя интерес к музыке, можно стать ближе и к ней. Однако вся сцена, когда Александр полушутя-полусерьезно, колена преклонив, объяснялся в любви, «восхищался» исполнительскими способностями Наташи и называл ее именем героини романа – Люси Ольховская, несколько наигранна, напыщенна, неестественна.
Солженицын во всем обожает исключительность. Он быстро сообразил, что музыкальная одаренность Наташи больше, чем красота, отличает ее от сверстниц. Хотя и одной красоты было достаточно, чтобы вскружить голову любому молодому человеку. Ведь Наташа была так очаровательна, что по ней вздыхал не один студент: идеальный овал лица, прямой правильный нос, обворожительные глаза потомственной казачки, то задумчивые, то лукавые.
…Итак, Солженицын, по его собственным словам, «сходил с ума от любви». Не противоречило ли это его эгоистической и замкнутой натуре, привыкшей сосредоточивать всегда все внимание только на самом себе? Ни в коей мере. С самого начала и до горького для Наталии Алексеевны конца Солженицын любил прежде всего себя. Пройдет еще много времени, прежде чем Солженицын признается в своей любви к ней. Наташа запишет точную дату: 2 июля 1938 года. Их любви отведено еще три года и 14 спокойных, без помех дней.
Однако это самый напряженный период жизни Солженицына. Он оканчивает физико-математический факультет, заочно учится в Московском институте философии, литературы и истории, который в то время считался одним из самых лучших вузов страны. Туда было трудно поступить. А еще труднее было учиться: на это уходила уйма времени. Кафедры возглавляли известные ученые – лучшие педагоги Советского Союза, и требования к студентам предъявлялись большие.
Этого Солженицыну не приходилось страшиться. Его прилежание и исключительная память гарантируют успех. К тому же Солженицын еще и пишет. Он делает черновые наброски серии романов «Люби революцию». Да, ему приходится не экономить, а выкраивать время.
Николай Виткевич вспоминает: «Тогда встречи Солженицына с Решетовской не походили на свидания двух влюбленных. Они носили характер консультаций». Может быть, Николай Виткевич необъективен в этом вопросе? Может быть, он преувеличивает?
Наталия Алексеевна сама пишет об этом так: «Тогда, в 1939 году, мы договорились, что поженимся через год, в конце четвертого курса. Саня уже учился в МИФЛИ. И не имел права терять ни минуты. Даже на остановке, в ожидании трамвая, он доставал из кармана карточки, на которых с одной стороны было описание какого-либо исторического события или роли личности, а с другой – соответствующие даты, и зубрил. Случалось, что перед началом концерта или фильма я его экзаменовала, – перебирая карточки, я добивалась ответа, когда правил Марк Аврелий или когда был издан эдикт Каракаллы; либо проверяла знание латинских слов и выражений, также записанных на карточках».
Весна 1940 года. Для наслаждения мирной жизнью советским людям, к сожалению, остается чуть больше года. 27 апреля
