…Наш взвод опять кинули на уборку территории академического городка. Листья облетели, в сквозном гулком пространстве орали вороны. Мы собирали листья в кучу и на тачках свозили к грузовику, замершему у здания клиники военно-морской хирургии. Славка Филипцев подхватил тачку и запел:
А двое враскорячку
Везли большую тачку,
А в ней сидел пузатый генерал…
Я вяло шевелил граблями, имитируя работу. Накануне схватил два наряда вне очереди за сон на лекции, и настроение было неважное. Чапающая по тропинке старушка-санитарка с отёчными ногами сказала Славке:
— Ишь ты, ухарь, генерала он повёз, глаза бесстыжие. Небось девки от тебя плачут.
— О, синьорина, вы ошибаетесь. Я женат, и у меня четверо детей.
Шестипудовая «синьорина» улыбнулась беззубым ртом, шамкнула:
— Балабол. — А, взглянув на меня, добавила: — А ты генералом никогда не станешь, потому что работать не любишь.
Как припечатала, старая ведьма!
Генералом я так и не стал. Сбылось вещее предсказание престарелой санитарки, хотя мои предшественники, случалось, носили штаны с лампасами.
Сладкой жизни у Главного эпидемиолога в ту пору не было, да и быть не могло. Огромный флот, боевая служба — на пике. Корабли плавают в любой точке Мирового океана. Мой рабочий день начинался в 7.30 утра на Центральном командном пункте ВМФ. Нужно было успеть изучить обстановку, в случае необходимости самостоятельно принять решение, подготовить телеграмму, подписать у начальника Главного штаба, сдать связистам. И в результате корабли оперативной эскадры, направляющиеся в Коломбо пополнить запасы воды, свежих овощей и фруктов меняли курс, ибо в Коломбо возник эпидемический очаг холеры. Представляю, что думали обо мне моряки, мечтающие погулять под пальмами, — ведь давно уже в море, и вот какой-то хмырь лишил их этой радости.
Как-то утром часовой не пустил меня на ЦКП, секретчик забыл поставить в мой пропуск соответствующую звёздочку. Я пошел к заместителю начальника управления контр-адмиралу Константину Валентиновичу Макарову.
— Что за чепуха? — удивился адмирал. — Ведь вы каждый день у нас работаете. Исправим глупость. — Внимательно посмотрел на меня и добавил: — Доктор, а ведь вас нельзя пускать за границу. Как поедете, либо начинается государственный переворот в стране, либо полномасштабная война, как в Сомали.
— По-видимому, я играю роль своеобразного детонатора. Кстати, эпидемии, войны и революции развиваются по одному закону.
— Вот как? И по какому же?
— Источник инфекции, механизм передачи и восприимчивый организм. Если эту цепочку переложить на язык политологов и военных теоретиков, — всё сойдётся…
Константин Валентинович — яркий, талантливый флотоводец — сделал блестящую карьеру. Вскоре его назначили начальником штаба Балтийского флота, затем командующим, а в отставку он ушёл с должности начальника Главного штаба ВМФ в звании адмирала флота.
Судьбы иногда закручиваются в удивительный узел. Как-то раз Саша Гаврушев рассказал:
— Атомоходом, на котором я служил, командовал Константин Валентинович Макаров, моряк отличный, но человек жёсткий. Драл всех подряд. Мне тоже доставалось. Как-то в конце трехмесячного похода в Атлантику я окончательно выдохся. Свет не мил. Сижу в каюте на койке в полной прострации. Спирт выпит, в голову ничего не лезет. По отсеку проходил командир, глянул на меня и спрашивает:
— Ты что такой мрачный, доктор? Заболел?
— Надоело всё. Мне бы сейчас стакан «шила».
— Ну-ну.
Минут через десять заходит в каюту, в руке стакан спирта.
— Давай дерни и ложись спать. Скоро дома будем.
Когда адмирал Макаров командовал Балтийским флотом, начальником медицинской службы флота стал Александр Гаврушев, — командир лодки и доктор встретились, но уже в ином качестве.
…Старая голубая тетрадь с мальчишескими записями дала энергетический толчок, а желание воплотить замысел усилило другое событие — пятидесятилетие выпуска нашего курса.
По традиции мы встречались каждые пять лет в академическом городке у памятника Николаю Ивановичу Пирогову. Собирая материал для романа, я перелопатил кучу книг по истории медицины — пласт нераспаханный — и всё же докопался, откуда такая традиция взялась. Оказалось, её инициатор — выпускник Военно-медицинской академии 1860 года, известный гигиенист, эпидемиолог и санитарный просветитель, действительный статский советник Илинский Пётр Алексеевич. Именно он предложил однокурсникам встречаться у памятника барону Виллие. Мы выбрали памятник Пирогову.
Пятидесятилетие выпуска — дата серьезная, для многих, возможно, последняя встреча. Юра Кондратьев прилетел из США, приехали ребята из Финляндии, с Украины, из Белоруссии. Собирались мы, пожилые мужики, у памятника великому хирургу, кто с палкой, кто с костылем. Постаревшие жёны, взрослые дети, внуки. Поцелуи, объятия. И не было здесь удачливых учёных, академиков, профессоров и тех, чьи судьбы не состоялись, — собрались однокашники, объединенные нерушимым курсантским братством. И так же, как многие годы назад, по осеннему парку летали серебристые паутинки, с кустов свисали тяжёлые гроздья боярышника и сладковато-бражно пахло опавшими листьями…
…Первым ушёл Володя Зубков.
Я хорошо помню то январское утро 1961 года. Севастополь, Корабельная сторона, солнце, иней на крышах, пустые, прозрачные сады. И запах, скорее осенний, чем зимний: солений, перебродившего виноградного сока и еще дыма костров — в садах жгут листья.
Мы с женой снимали крошечную комнату в доме, стоящем на улице, скатывающейся к морю, и ночами было слышно, как ворочается, живёт, погромыхивает Корабельная сторона, а утром этот равномерный, неумолчный гул пробивали пронзительные трели боцманских дудок, а чуть позже, во время подъёма флагов на кораблях, трубили горнисты.
В нашей комнатке стояла старинная кровать с медными шарами на спинках, пузатый комод, а в кухне над печью висели гирлянды лука и чеснока. Во дворе, за сараем, прилепилась коптильня. Хозяйка, вдова моряка, коптила в ней янтарную, с золотыми прожилками барабульку. В ветреную погоду ветви миндаля с лёгким звоном стучали в окно.
Я шёл, представляя уютную тишину комнаты, нашего временного жилья, прибежища среди дорог, перестука вагонных колес, тоскливого крика паровоза, сулящего печаль разлуки и радость встреч. Я был счастлив в то утро, с жадностью вдыхал горьковатый дымок костров, чадящих за высокими каменными заборами, и всё вокруг виделось отчетливо, остро и так же остро запоминалось. Я миновал площадь, на которой стоял пустой троллейбус с опущенной дугой и молочно-белыми, запотевшими за ночь стёклами, и тут увидел их. Три офицера и мичман шли какой-то странной походкой, будто плыли, поддерживая друг друга. И я не сразу понял, что они пьяны. Я знал этих парней — вместе столовались в бригаде подводных лодок.
