Мы с криками "ура" захватили самолет и тут же торжественно объявили его народным достоянием. Красноармейцы выкатили чудесный трофей на дорогу, занесли его хвост на парную повозку, к которой пристегнули еще пару лошадей.
Необычный кортеж отправился в путь. Справа и слева шли красноармейцы с топорами и рубили придорожный кустарник, чтобы он не задевал крылья самолета.
Шли мы в приподнятом настроении: еще бы, взять новенький вражеский самолет!
Тут к нам прискакал командир бригады. Он ничуть не обрадовался нашему трофею, а накинулся на нас с бранью, назвал меня сумасшедшим, приказал немедленно уничтожить самолет, а батарее быстрее двигаться в район Ржахта, где встать на позицию. Пришпорив коня, он исчез из виду вместе со своей свитой столь же быстро, как и появился.
Приказ есть приказ. Самолет отвезли в сторону от дороги и сожгли. Мы с сожалением смотрели на свой пылающий трофей, и только начавшиеся взрывы заставили нас опомниться и стремглав бежать к батарее.
В Ржахте нам не пришлось останавливаться - было приказано двигаться на Юзефов.
Никто не знал обстановки; по моему мнению, она была неизвестна даже командиру полка.
Когда мы вошли в узкие улицы Юзефова, они были уже забиты обозами. Вдалеке слышались винтовочная стрельба и короткие пулеметные очереди. Командир полка приказал нам встать на окраине селения и открыть огонь по полякам, перешедшим в наступление. Мы установили орудия по обеим сторонам дороги. Ружейно-пулеметная трескотня все усиливалась, кое-где стали разрываться артиллерийские снаряды. Вот вынырнули из кустарника десятка полтора наших бойцов и пробежали мимо нас. За ними показалась редкая цепь солдат в польских конфедератках. Батарея открыла огонь с установкой на картечь. Уцелевшие белополяки, отстреливаясь, отскочили в кустарник.
А за нашей спиной уже гремел бой. В Юзефов ворвались белополяки. Положение становилось безвыходным. Наши войска отошли. Увозить орудия было уже поздно. Осталось единственное: вывести их из строя. По моему приказанию помощник командира взвода разбил прицельное приспособление, разобрал замок орудия и разбросал его части в разные стороны. Я сделал то же самое с другой пушкой.
В это мгновение на нас с гиканьем бросились белополяки. Что делать? С разбегу перемахнул через высокий забор, вблизи которого стояли наши орудия. Уходя от преследователей, я слышал, как они стучали о забор сапогами, пытаясь перелезть через него.
Какая-то польская батарея, видимо, не зная обстановки, открыла огонь по Юзефову. Усилились крики и стоны. Я бежал, не обращая внимания на близкие разрывы. Помнится, услышал резкий свист снаряда, меня что-то ударило.
Не знаю, сколько времени я пролежал, засыпанный землей. Очнулся, приподнялся на руках, выплюнул изо рта песок. Осмотрел себя: крови не видно, но ноги не двигаются. А вокруг - никого.
Послышался топот копыт. Я чуть не задохнулся от радости, увидев на коне нашего разведчика Волкова. В поводу у него оказалась моя лошадь. Заметив меня, Волков подлетел, поднял меня в седло, крикнул:
- Держитесь, как можете!
На галопе кони вынесли нас в более спокойное место, где Волков смог оказать мне первую помощь. Ноги ныли, точно от сильных побоев.
Мы добрались до небольших своих частей и очень больших обозов. Здесь нашелся врач, который сделал мне укол. Волков не оставлял меня, проявляя трогательную заботу.
К вечеру начался жар, сильно кружилась голова. Тягостные мысли стесняли душу - острое беспокойство за судьбу бойцов батареи, горечь поражения, стыд за потерю орудий, хотя мы и отстаивали их до последней, возможности.
Ночью на нашу колонну напали белополяки. Стрельба, крики, вопли, свист пуль и взрывы гранат. Нас с Волковым выручили лошади.
Мы остались опять вдвоем. Ночью наткнулись на какую-то неширокую реку. Медленно, на ощупь, с трудом перебрались на другой берег. Переправляясь почти в плавь вместе с лошадью, я вынул из своей полевой сумки секретные документы, обмотал их цепочкой карманного ножа и утопил в реке. Обмундирование намокло, партбилет и удостоверение личности были влажными, пришлось из карманов гимнастерки переложить их в сухое отделение полевой сумки и все время придерживать ее рукой. Двигались наугад, не теряя надежды встретить своих.
У большого фольварка осторожно въехали во фруктовый сад и услышали русские слова: "Влево, влево". Мы обрадовались, и смело устремились вперед. В это время раздались крики на польском языке, ко мне кинулись солдаты и стащили с лошади. Волков рванулся обратно, ему вслед поскакала погоня, загремели выстрелы,
В плену
В фольварке располагался штаб белопольской дивизии. Так как я не мог встать на ноги, меня волоком втащили в большую комнату. За большим столом сидели офицеры и какие-то люди в гражданских костюмах.
Начался допрос. Допрашивающие очень жалели, что наша батарея захвачена соседней дивизией, а не ими... На большинство вопросов я не отвечал.
Один из офицеров снял с меня полевую сумку, я обомлел - ведь в ней мой партбилет! Офицер попросил разрешения у остальных взять ее на память, как трофей большой победы. В ответ последовало дружное: "Проше, пане!" Он тут же покопался в моей сумке, вынул и прочитал, переводя на польский язык, полученное мною приказание от командира дивизиона немедленно вернуть захваченные по моему распоряжению подводы со снарядами, адресованные другой батарее дивизиона. Поляк особенно подчеркнул последнюю фразу приказания: "вы будете преданы суду Ревтрибунала". Последовали язвительные комментарии этой фразы.
Меня вскоре выволокли на свежий воздух. К полудню в фольварке набралось много пленных красноармейцев, среди которых оказалось и несколько бойцов нашей батареи. Пленных построили. Человек десять, и я в том числе, остались лежать на земле. Белополяки приказали пленным выдать комиссаров и коммунистов. Красноармеец какой-то роты связи выдал своего комиссара, которого тут же расстреляли на глазах у всех. Остальные бойцы с презрением смотрели на предателя. Нет, в нашей батарее не найдется такого негодяя!
Военнопленных построили в колонну, неспособных передвигаться товарищи несли на руках. Тяжелая ноша была не под силу измученным людям. Носильщики все больше отставали. Наконец охрана вынуждена была положить нас на повозки.
Пленных загнали на берег Вислы. Почти двое суток были мы без крова и пищи. На всем пути польские крестьяне пытались нам давать еду. За это конвойные избивали их прикладами винтовок, а хлеб у нас отнимали.
Страшно страдали раненые. Медицинская помощь не оказывалась. У меня сильно отекли и ужасно болели ноги.
