Андрей Алдан-Семенов - Семенов-Тян-Шанский

Посланник действительно был в затруднительном положении. Кокошкин и Семенов решили: если неаполитанский двор «облекся в глубокий траур, то русский посланник может и должен надеть этот траур, но панихид, до официального извещения о кончине императора, служить невозможно»…

Смерть Николая Первого поразила Семенова. Как верноподданный дворянин (чей род, и судьба рода, и судьба его самого давно и прочно переплелись с судьбою русской монархии и зависели от нее), Семенов искренне скорбел о смерти царственного жандарма. «Не стало государя, соединявшего величие души с истинной и глубокой преданностью своему отечеству… Он пал сам под бременем тяжелого убеждения, что его тридцатилетнее царствование не привело Россию к тому идеалу силы и славы, о котором он мечтал…»

На закате своих дней Семенов писал эти слова о Николае Первом.

Слова эти ярко характеризовали бы его как монархиста, если бы не было иных, им же произнесенных. Тут же Семенов писал: «Мне казалось, что какое-то тяжкое бремя, какой-то кошмар, стеснявший свободу в России, свалился с наших плеч… Представлялось, что по возвращении в отечество будет нам дышаться свободнее, что устранятся многие препятствия на пути к развитию в России истинной свободы и просвещения…» Как бы ни идеализировал Семенов Николая Первого, он не мог не сознавать, что с именем императора связаны самые мрачные страницы русской истории, что смерть его должна вызвать к жизни могучую волну общественного подъема и коренные преобразования в русской действительности. Он давно уже готовил себя к активному участию в этих преобразованиях.

Так в одном и том же человеке боролись два противоречивых начала, две противоположные идеи.

После известия о смерти Николая Первого Семенов поехал в Рим. Едва успел вступить он на улицы Вечного города, как из Неаполя пришло известие: началось извержение Везувия. Извержение давало ему счастливую возможность «увенчать свои достаточно продолжительные наблюдения над вулканическими явлениями».

Он помчался обратно в Неаполь.

Извержение уже началось. Семенов поднялся на вершину вулкана, встал на обрыве кратера. Он смотрел, как «огненный поток ворвался в глубокое ущелье и падал в него каскадом, потом как бы покрывался черными льдинами, а затем превращался в гигантскую кучу черных и красных углей». Чтобы лучше видеть это зрелище, Семенов подходил к краям лавы, осматривал ее с разных точек. Он даже спускался в ущелье и шел перед потоком, высота которого в пять раз превышала человеческий рост. «Поток подвигался так медленно, что можно было стоять перед ним, постепенно отступая».

Две недели он пробыл в Неаполе, изучая извержение Везувия и вулканические явления.

И вот наступила пора возвращаться на родину.

Он распрощался с посланником Кокошкиным. Последний раз оглядел дымящийся Везувий, лазурный Неаполитанский залив и уехал в Венецию.

С тихой грустью ходил он по площади Святого Марка, мимо дворца венецианских дожей и вспоминал свою так рано умершую Веру. Вспоминал и о том, что бабушка жены была из знатной фамилии Мочениго, когда-то давшей не одного дожа Венецианской республике.

Он не стал задерживаться в Венеции. Через Вену, Прагу, Дрезден, Кенигсберг возвращался он в Россию. В маленьком грязном местечке Таурогоне у русской границы он несколько дней ожидал мальпоста, скучая, читал старые газеты. Печально бродил по местечку, пока не познакомился с таким же печальным, как сам, евреем.

Еврей, мелкий почтовый чиновник, робко попросил Семенова о неожиданной услуге — быть шафером на его свадьбе. Семенов отнекивался, говорил, что он вдовец, но грустный еврей просил так робко, так умоляюще, что пришлось согласиться. «Вытащив из чемодана фрак и белый галстук, я фигурировал на свадьбе…»

Через три дня он добрался до Петербурга.

Русское географическое общество возникло в 1845 году и было самым молодым среди других таких же учреждений мира. До него существовали только Лондонское, Парижское и Берлинское.

Идея о необходимости общества давно жила среди передовых русских людей. Идею превратили в реальность адмиралы Литке, Крузенштерн, Беллинсгаузен, Врангель, академики Бэр, Струве, Кеппен, офицеры главного штаба Вронченко, Муравьев, Берг, общественные деятели и писатели Даль, Арсеньев, Чихачев, Одоевский и еще многие другие.

На квартире Владимира Ивановича Даля состоялось собрание учредителей общества.

Среди них были мореплаватель Врангель, путешественник Бэр, историк Веселаго, статистик Заблоцкий-Десятовский, астроном Струве, географ Шренк, адмирал Анжу.

Владимир Иванович Даль зачитал составленную им и Литке записку в министерство внутренних дел:

«…Для любителей и ценителей географии, этнографии и статистики, приняв во внимание эти слова в самом обширном значении, издавна ощутителен в России недостаток общества, которое имело бы целью возделывание и распространение географических наук.

Главной задачей общества сего было бы собрание и распространение как в России, так и за пределами оной возможно полных и достоверных сведений о нашем отечестве:

— В отношении географическом, понимая под этим словом не один только подбор бездушных чисел, не одну количественную статистику, но и описательную или качественную, то есть все соизмеримые стихии общественной жизни.

— В отношении этнографическом познание разных племен, обитающих в нынешних пределах государства, со стороны физической, общественной и языковедения, как в нынешнем, так и в прежнем состоянии народов…»

Даль читал раздельно и немного торжественно. Записка подрагивала в его вытянутой руке, длинные белесые волосы шевелились над узким лбом. Даль когда-то дружил с Пушкиным. Поэт перед смертью подарил ему рукопись «Сказки о рыбаке и рыбке».

Владимир Иванович продолжал чтение. Академик Карл Максимович Бэр, опустив черно-голубые глаза, сидел в кресле громоздкий и молчаливый. У него толстое, шершавое, с широковатым носом и оттопыренными губами лицо. Седая грива закрывала шею, жирные щеки сползали на воротник.

Рядом с академиком Бэром сутулился адмирал Врангель, маленький, сухонький, разглаживая пышные бакенбарды и одобрительно кивая головой. Мореплаватель с железным характером, враг бюрократов — таким знали в Петербурге Врангеля.

Ему исполнилось пятьдесят лет. Возраст не такой уж древний, а за плечами адмирала богатая событиями жизнь. Восемнадцатилетним мичманом участвовал он в кругосветном плавании капитана Головнина. В двадцать восемь лет был главным правителем русских колоний в Америке. В сорок совершил свое знаменитое путешествие в северные моря.