Александр Боханов - Борис Годунов

Несчастья стали преследовать бедную Царевну Ксению ещё задолго до смерти отца. Пушкин не случайно вложил в уста Бориса выражение:«В невестах уж печальная вдовица». Она овдовела буквально накануне свадьбы...

Когда отец взошёл на престол в 1598 году, Ксении исполнилось шестнадцать лет; это была пышущая здоровьем, статная и розовощёкая девица, и все современники отмечали её несомненную красоту. Она уже была в том возрасте, когда надо было думать о замужестве. Отец, получив новое, царское достоинство, хотел, чтобы у дочери появился суженый не из числа подданных, даже самых родовитых, а из круга именитых иностранцев. Иными словами, он хотел равнородного, но не морганатического брака. В этом смысле Годунов намеревался сломать старую традицию Московского царства, так как за более чем столетний период такого на Руси ещё не было.

Последний раз подобное случилось в 1472 году, когда Великий князь Московский Иоанн III Васильевич (1440–1505) вторым браком женился на греческой принцессе Софии (Зое) Палеолог (1455–1503) — племяннице последнего Императора Константиновской империи (Византии) Константина XI Палеолога, погибшего в 1453 году при захвате Константинополя (Царьграда) турецкими полчищами. Был ещё один пример, теперь уже явно неудачного брачного союза: Иоанн III в 1494 году выдал свою дочь Елену (1476–1513) за Короля Польши и Великого князя Литовского Александра Ягеллона (1461–1506). Рассказы о мучениях католиками несчастной Елены Иоанновны потом долго на Руси передавались из уст в уста, а уверенность в том, что её отравили злобные иезуиты, была всеобщей.

С тех пор все правители на Руси и их дети никаких матримониальных уз с иностранными династиями не имели. Борис Годунов вознамерился сломать традицию, а потому уже в 1598 году был найден европейский претендент на руку дочери, сын Шведского Короля Эрика XIV — принц Густав Шведский (1568–1607). Швед не имел никакого состояния, но, по словам Н. М. Карамзина, «знал языки... много видел в свете, с умом любопытным и говорил приятно». Царь встретил принца, действительно по-царски, передал ему в удел Калугу с тремя волостями «для дохода». Но принц не оценил радушия Бориса Годунова; проводил дни в праздности и пирах и даже пригласил к себе давнюю любовницу — некую Екатерину, дочь хозяина гостиницы из Данцига. Терпение Царя источилось, мысль о браке была похоронена, но Густаву дозволили остаться в России, и он умер в Кашине, под Москвой, в 1607 году.

Вторым женихом Ксении должен был стать двоюродный брат Императора Священной Римской империи Германской нации Рудольфа II (1552–1612) — Максимилиан-Эрнст (1558–1618). Переговоры были долгими и сложными, Максимилиан колебался, хотя Годунов предлагал ему в управление (удел) Тверское княжество и даже обещал сделать его в дальнейшем Королем Речи Посполитой (Польши). Однако Царь выдвигал одно условие: муж дочери должен жить в России. К тому же Максимилиан был католиком, а Ксения православной, а между этими конфессиями существовало полное отторжение; случай с Еленой Иоанновной на Руси не был забыт. В итоге «династическая сделка» не состоялась.

Третьим претендентом на руку Ксении стал принц Иоанн Шлезвиг-Гольштейнский (1583–1602), сын Датского Короля Фредерика II (1534–1588), тот самый пушкинский «Иоанн королевич », с которым дело почти дошло до свадьбы. Накануне венчания царевна Ксения поехала на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, а в это время принц совершенно неожиданно скоропостижно скончался в Москве (28 октября 1602 года). «Я дочь мою мнил осчастливить — как буря, смерть уносит жениха », — горюет отец. К слову сказать, смерть датского принца бесстыжая молва тоже приписывала Годунову, обвиняя в «отравлении»...

Пушкин выводит в своей драме на авансцену и сына Царя Бориса — Царевича Фёдора. Он возникает в кратком эпизоде общения отца и сына. Автор сопровождает описание замечанием: «Царевич чертит географическую карту». Эта деталь не была случайной. Фёдор Годунов вошёл в историю России не только как правитель с самым коротким периодом правления (всего 49 дней), но и как автор фактически первой географической карты России'’^ Отрок с гордостью показывает почти завершённый свой труд и объясняет отцу, что обозначено на листе:

Самодержец восхищен и произносит монолог о полезности и важности обучения и знании разных наук, так как «когда-нибудь, и скоро, может быть», сын примет «под свою руку» правление над державой. Пасторальная сцена общения отца и сына прерывается приходом влиятельного сановника — троюродного брата Царя боярина Семёна Годунова, управлявшего делами сыска и дознания. Этот Годунов после воцарения Лжедмитрия будет по его приказу убит.

Семён Годунов сообщит Царю неприятное известие: поступили доносы дворецкого Василия Шуйского и слуги Гаврилы Пушкина. Указанные лица показали, что из Кракова прибыл тайно гонец, общался с господами и отбыл вскорости обратно. Воля Царя была выражена тотчас: «Гонца схватить». Стало известно так же, что у Шуйского накануне вечером состоялось собрание, на котором присутствовали влиятельные лица: бояре Милославские, Бутурлины, Михаил Салтыков и Гаврила Пушкин, «а разошлись уж поздно».

Самодержец немедленно вызывает для показаний Шуйского. Далее следует диалог между Монархом и главным боярским интриганом, которого исторические документы не засвидетельствовали, но который вполне мог иметь место. Шуйский прекрасно понимает, что Борис наверняка проведал о вчерашних событиях — прибытии гонца и о собрании в его палатах, — и решает предвосхитить вопросы, делая важное признания: был посланец из Кракова, сообщивший, что в Кракове появился самозванец, провозгласивший себя Царевичем Димитрием. Итак, имя прозвучало, событие объявлено. Неизвестно, от кого именно Годунов узнал о начале Лжедмитриады, возможно, что и от Шуйского.

Приведённый в этой сцене диалог Царя и вельможи полон психологического напряжения. Царь озадачен, обескуражен, кровь прильнула к лицу, он понимает, что нависла угроза всему, чем он дорожил, угроза, которая ещё ему в жизни не встречалась. Даже когда он находился при дворе Иоанна Васильевича (Грозного), который был скор на расправу, поводом к которой могло стать что угодно, то и тогда он знал, что делать и как надо было себя вести. Теперь же он того не ведал. Борис Годунов прекрасно понимал, как падка толпа на слухи, как легко можно увлечь чернь пустыми словами и богатыми посулами. Шуйский сказал, что простонародье «питается баснями» и, конечно, он прав. Тут же возникло у властителя желание принять экстренные крутые меры: перекрыть границу, «чтоб ни одна душа не перешла за эту грань; чтоб заяц не прибежал из Польши к нам».