27-го Ноября. По поручению моего брата, я искал в городе железного щита. Комиссионер мой Персиянин, из служителей нашего посольства, сказал мне, что ему известен такой щит, но что трудно его достать. Прошло несколько дней в тщетных поисках, и я уже терял надежду, как вдруг в одно утро приносят мне прекрасный булатный щит с золотыми надписями и узорами, превосходной работы, в подарок от Шахзадэ-Кейхабад-Мирзы (сына Фет-Али-Шаха), которого я вовсе не знал. Подарив несколько червонцев посланному ко мне от царевича, я поспешил на другое утро идти благодарить Его Высочество за лестное внимание и прекрасный предупредительный его подарок. Шахзадэ Кейхабад живет бедно в отдаленной части Тегерана. Он ожидал меня, и потому приготовил различных фруктов и конфет, которые на большом подносе стояли посреди, можно сказать, убогой комнаты, где он сидел на стуле, в мундире и с тростью в руке. Он громко приветствовал меня, встал, протянул руку, крепко сжал мою, и старался изъявить радость, но, кажется, был несколько смущен; потом приказал подать кальян, чай и кофе. У него благородное в важное лицо, черты правильные и тонкие, глаза большие и черные, но на одном зрачке бельмо, брови широкие и густые, цвет бледный, борода необыкновенной красоты. Вообще он показался мне удивительно похож на отца своего, Фет-Али-Шаха, судя по портретам. Единственным украшением пустой горницы, в которой меня посадили против Кейхабада, было несколько фамильных портретов, и между прочим его собственный, в парадном платье, украшенном драгоценными каменьями, со щитом в руке. Мой переводчик объяснил вше, что Шахзадэ был щитоносцем при покойном отце, что подаренный мне щит принадлежал Фет-Али-Шаху, и что этот самый щит изображен и на картине в руках Кейхабада. Не смотря на убеждения переводчика, я нс хотел соображаться с общим обычаем Персиян оказывать презрение к полученному подарку, чтоб доказать тем, что достоин был получить более, и поддержать или возвысить мнение о своей важности. Напротив того, хотя провожатый мой то мигал мне, то со стыдом за меня опускал глаза и краснел, я расхвалил щит, как только мог, сказал, что никогда не видал такого прекрасного щита, что совещусь и не знаю как возблагодарить за такое внимание и удивительный подарок, что я тронут, и проч.; словом, я пустился в такие тонкости изъяснений чувств благодарности, которые вряд ли в состоянии был перевести смущенный переводчик мой Рагим, вряд ли понимал, а если и понимал, то для моей же и своей чести не захотел бы переводить, и сверх того, вряд ли нашел бы выражений на Персидском языке. Рагим, может быть в самом деле, благодарность мою считал постыдной; а Шахзадэ находил ее неприличной и принял меня за неблаговоспитанного — не знаю; но я хотел и по своему мнению считал нужным изъявить мою благодарность, и прибавить, что считаю за честь быть у Шахзадэ, в доказательство, что и в России умеют чтить память Фет-Али Шаха, отца его, как славного государя, и уважать его благородных и достойных потомков. Я тем более старался польстить ему, что он показался мне жалким. Я никогда еще не видал принца царской крови в таком бедном положении. Эги Шахзадэ, несчастные дети гордого Фет-Али, как будто скрываются здесь; при малейшем подозрении с ними поступают жестоко, а первый министр Гаджи-Мирза-Агасси презирает их и ведет себя перед ними надменно. Кейхабад казался мне неспокоен; он говорил громким, но не твердым голосом, сценическими выражениями, что подарок его сущая безделица, что он извиняется, что такую малость прислал мне, что у него еще много вещей, оставшихся после отца, которые он будет просить меня, принять; что ему их не нужно, что ему приятно угодить мне; но вместе с этими изъявлениями приязни он пристально устремлял на меня смутный взор, и несколько раз повторил, что он теперь не в таком положении, как при отце, что прежде он жил в полном довольствии и уважении, а теперь в совершенной бедности, что Шах ему не помогает и не любит его.
Как понять эти жалобы? Возвратясь домой, я просил совета у товарищей, что мне в подобном случае делать, Оценить щит и послать деньги Кейхабаду — Я так и сделал; велел привести с базара двух оружейников, из которых один оценил щит в 20, а другой в 50 туманов. Запечатав в пакет 40 червонцев, я послал моего камердинера Франца отнести их к Шахзадэ; но посланный возвратился с деньгами. Кейхабад, распечатав пакет, с презрением возвратил деньги, и сказал, что подарил щит из одного желания подружиться со мной, что денег ему не надо; а что он открыл пакет, в одном предположении что в нем духи (атр).
Но надо же было отдарить за такой дружеский подарок. На другой день я обошел весь Тегеранский базар; но в бедных Армянских лавках ничего не нашел приличнее для подарка, кроме золотых часов и чайного сервиза, которые и послал немедленно. Но Шахзадэ и это с презрением отправил назад, и без церемоний уже прислал своего назира или камердинера потребовать от меня триста червонцев, или взять щит назад. Разумеется, что я удивился требованию и возвратил щит; однако же мой переводчик Рагим, чтоб возбудить во мне желание продолжать сношения с Кейхабадом, рассказал мне, что у Шахзадэ есть тьма редкостей, и между прочим, древняя Оулава, с таким шаром на конце, что как ни руби его, хоть пополам, он в туже минуту сам собою срастается. Воображая, что я поверил этой сказке, Рагим прибавил, что у Кейхабада есть и щит такого же рода; что этому щиту нет цены, и сделан он из черной кожи какого-то древнего зверя, которого уже не существует на свете. Подобные басни о заколдованных оружиях не в первый уже раз слышал я от Персиян.
Я вполне устроился на новой своей квартир, и доволен ею, хотя ветер ходит у меня в комнатах почти так же свободно, как и на улиц; но лучше этого дома трудно найти в Тегеране. Персияне никогда не думают укрываться от вольного воздуха, что конечно много способствует к сохранению их здоровья. У меня небольшой, но целый двухэтажный дом, в нем всего комнат с пять, из коих одна только может назваться комнатой в Европейском смысле, т. е. с окошками и камином; кухня, две террасы одна выше другой, с которых можно любоваться серым видом Тегерана, свой мощеный двор, обнесенный стеной, а посреди двора небольшой четвероугольный пруд. Одна из моих комнат довольно велика и красива, с двумя рядами окон, из которых верхние из разноцветных стекол, а нижние с одними только деревянными ставнями. К несчастию, камин в ней фальшивый, хотя и весьма красивой формы. Белая штукатурка и арабески вообще во всех Персидских домах необыкновенно хороши.
Всеми теперь описанными удобствами я имею удовольствие владеть, и могу, уходя со двора, все это запирать на ключ, взяв с собой всю свою дворню, как это водится в Персии. Воровство в домах здесь очень редко, да и трудно попасть в дом, который укреплен как крепость, а чтоб подделать ключ, от Персиян нельзя ожидать довольно смелости, искусства и ловкости, — это бывает в Европе, а в Азии не бывает.
