Бруно, кроме «Органона», читал также лекции по метафизике, математике и физике, причем не забыл и о своем коньке – Луллиевом искусстве. В Виттенберге он отпечатал, с посвящением французскому королю Генриху III, сто двадцать тезисов, составлявших предмет его знаменитого диспута, в Троицын день, в Париже. Кроме того, он издал две книги о Луллиевом искусстве. В те времена Виттенберг был убежищем свободной мысли и напоминал лучшие годы Лютера. Здесь Бруно мог не скрывать своих философских убеждений; никто не спрашивал об его отношениях к католицизму, Лютеру или Кальвину; он мог безбоязненно проповедовать свое излюбленное учение о бесконечности вселенной и множестве миров.
Однако звезда нашего философа недолго блистала над горизонтом Виттенберга. Это продолжалось лишь до тех пор, пока лютеране преобладали в университете. Лютеранскому курфюрсту Августу в 1586 году наследовал его сын Христиан, ярый кальвинист. При нем реформаты достигли такого господства, что принудили правительство издать в 1588 году постановление, настрого запрещавшее лютеранам всякую полемику против кальвинистов. Понятно, что Бруно, все друзья которого были лютеране, стал опасаться, чтобы восторжествовавшие кальвинисты не положили конец его свободной научной и философской деятельности; ведь объявил же Меланхтон, друг кальвинистов и упорный приверженец Аристотеля, что учение Коперника опасно для веры. Поэтому, чтобы избежать унизительного положения, в которое он мог попасть благодаря изменившимся условиям, Бруно решился сам оставить Виттенберг, где в течение двух лет поучал немецкое юношество, и искать в другом месте арену для своей деятельности.
Перед отъездом, 8 марта 1588 года, Бруно произнес торжественную речь, в которой в самых теплых выражениях благодарил Виттенбергский университет и всю Германию за гостеприимство и превозносил Лютера за услуги, оказанные им человечеству. Восхваляя Лютера, он имел в виду, конечно, не положительную часть его учения, к которой Бруно, в качестве философа, так же мало питал симпатии, как и к учению Кальвина; о ненависти его к доктрине последнего о спасении без добрых дел мы говорили уже раньше. Он видел в Лютере прежде всего победоносного борца против римской иерархии и папства, превозносил в нем защитника свободы исследования, необходимость которой он понимал глубже и серьезнее всех своих современников и за которую он пожертвовал своею жизнью. Бруно ожидал, что реформация повлечет за собою преобразования во всех областях человеческой жизни, и он не ошибся. Действительно, несмотря на окаменелость, в которую вскоре после того впали лютеране, протестантизм от начала реформации все-таки был и остается до нашего времени главным убежищем свободы исследования. Без Лютера было бы немыслимо дальнейшее развитие философской мысли в Германии.
Из Виттенберга Бруно отправился в Прагу, резиденцию германского императора Рудольфа II, того самого чудака, о котором один немецкий историк пишет: «Знание звезд и природы интересовало его больше, чем дела государства. При дворе его наряду с обманщиками, утверждавшими, что они могут предсказывать по звездам будущее и научить из всего делать золото, жили такие крупные представители науки, как Тихо де Браге и Кеплер. В душе Рудольфа благородные наклонности и безрассудства перемешивались самым удивительным образом. Он находил великое наслаждение в художественных произведениях минувших веков, в их колоннах, изваяниях и картинах и часто тратил на них большие суммы, но рядом с этим его внимание привлекали мастерские алхимиков, где, как он думал, со временем будут делать золото. К тому же он был еще и большой знаток в лошадях, и тем, кто нуждался в объяснениях с ним по важным государственным делам, часто приходилось искать его по конюшням, где обыкновенно он проводил большую часть дня».
Бруно рассчитывал при дворе Рудольфа II встретить таких же меценатов, какими были Генрих III и Кастельно. С этой целью он написал маленькую книжку о Луллиевом искусстве и преподнес ее испанскому посланнику в Праге, Вильгельму Сан-Клементо. Ту же попытку он сделал и в отношении императора Рудольфа, которому посвятил сочинение О ста шестидесяти положениях против математиков и философов своего времени.
Посвящение Рудольфу дышит высоким самосознанием и содержит так много черт, объясняющих нам настроение Бруно, что заслуживает гораздо большего внимания, чем то, каким оно пользовалось до настоящего времени. В нем Бруно глубоко сетует, что фурии, сеющие раздор и принявшие для увеличения вражды между людьми лицемерный образ небесных посланниц мира, настолько разъединили человечество, что теперь люди находятся между собой в большей вражде, чем с остальными созданьями; что человек настроен враждебнее к человеку, нежели ко всем другим существам; что широко возвещенный миру закон любви остается в полном пренебрежении, – тот самый закон, который исходит поистине от Бога, отца всех существ, ибо соответствует природе вселенной, и который учит любви ко всему человечеству и даже любви к врагам, дабы мы не были похожи на диких зверей и на варваров, а пересозданы были по образу Того, Кто солнцем светит добрым и злым и орошает поля правых и виновных. «Такова религия, которую я исповедую, – говорит Бруно, – она не нуждается в доказательствах и стоит выше спора о мнениях; я следую ей столько же по внутренней потребности духа, сколько и по традициям моей родины».
Далее Бруно делает особое ударение на том, что в вопросах философии он своим принципом поставил сомнение во всем, даже в вещах, которые считаются обыкновенно самыми достоверными. Следовать в своих убеждениях мнению толпы – значит действовать в ущерб достоинству человеческой свободы. Поэтому он считал бы неблагодарностью по отношению к данному ему от Бога свету высшего понимания, если бы не выступил борцом против покрытой ржавчиною школьной мудрости. Обладая даром зрения, он, Бруно, не станет поступать так, как будто вовсе не видит; напротив, будет бесстрашно высказывать свои убеждения, раз уже происходит постоянная борьба между светом и тьмою, между наукою и невежеством. Не он ли испытал на себе ненависть, брань, клевету и насильственные, доходившие до опасности для жизни, нападения толпы, возбуждаемой ареопагом невежд с учеными степенями? Но все это он преодолевал пока с помощью истины и света лучшего понимания.
Подарок в триста талеров свидетельствовал о благодарности императора за посвящение ему книги. Однако Бруно не нравилось оставаться долее при дворе Рудольфа, и шесть месяцев спустя он оставил Прагу, – вероятно, потому, главным образом, что там в университете господствовали доминиканцы, отказывавшие ему в свободе преподавания.
