Ознакомительная версия.
Лидерство Александрова ничего им не обещало.
Лидерство же Харламова разрешало все сомнения в том, что они – тройка форвардов сильнейшего в Европе клуба.
Лидерство Харламова в тройке было столь же необычным, как и характер его игры. Он не вел за собой, как Борис Михайлов, не подавлял совершенством стати, как Владимир Петров. Он не был и солистом в привычном понимании. Он и забивал меньше, чем партнеры. А пасовал им вначале и вовсе редко. Просто ситуации, им создаваемые, сами по себе открывали товарищам отменный шанс непосредственно атаковать ворота.
В нюансах, создаваемых Валерием в игре, было нечто от химии. Происходила не видимая невооруженным глазом реакция – комбинация не разыгрывалась, а как бы синтезировалась. Неповторимость плохо сочетается с модой. А с другой стороны, неповторимость часто стараются объяснить модой…
Неповторимость Харламова объясняли элементарно – нестандартной обводкой. Но за скучным словом виделась всем поразительная картина: форвард, знающий самый короткий путь к воротам, движущийся по прямой на защитников, когда последний ход практически не предсказуем, а последствия его для соперников драматически очевидны. Говорили – и Харламов с этим не спорил – форвард сам не знает, что сделает в следующее мгновение.
Нестандартная обводка – производное от хоккейного таланта Харламова вообще. Некий фирменный знак неограниченности его возможностей на ледяной площадке. В своих решениях он исходил от щедрости, подчинял игре обстоятельства. Тренеру Тарасову хотелось сыграть этой козырной картой еще оригинальнее – подтвердить харламовским талантом свои теоретические выкладки. Он тянул Харламова в тройку с Фирсовым и Викуловым, а позже и к молодым партнерам. И Харламов играл с ними вполне удачно.
Михайлов же с Петровым неизменно играли рядом и жили в одной комнате на сборах. Становились чемпионами. Отмечались как лучшие, результативные. Однако когда действовали раздельно.
Не обижая тренеров, возглавлявших армейский клуб и сборную, можно смело сказать: тройка Петрова изначально конструировалась изнутри на отношениях, возникших в самом начале общения и сохраненных стойкостью человеческих начал, заложенных в каждом из троих.
Журналисты иногда зачисляют в друзья-соперники целые команды. Что уж тут сомневаться в обязательной дружбе между партнерами? Между тем дружба между звездами в команде – редкость. Что вовсе не противоречит корректным и доброжелательным отношениям в быту, ответственности в понимании единых задач перед товарищами и самим собой.
Словом, человеческая дружба между лидерами и самое идеальное партнерство – не одно и то же. А Михайлов, Петров и Харламов были друзьями. И жертвы, приносимые партнерству, были для них почти неотделимы от жертв, приносимых ради сохранения дружбы. Дружбы отнюдь не идеалистической, ставшей фактом, немаловажным и для спортивной истории.
Годы и годы судьба Харламова становилась невольным испытанием этой службы. Его отделяли, его выделяли, ему отводили особое место. Правда, в сравнении с другими известными мастерами и Михайлова и Петрова тоже выделяли. Но не всегда найдутся силы для самообладания, когда высшая похвала адресована не тебе, а партнеру. У Михайлова с Петровым силы для этого всегда находились, раздражение, если и возникало, всегда закрашивалось юмором, никогда не изменявшим им при всей их горячности, вспыльчивости.
Партнеры относились к Валерию с некоторой снисходительностью старших к младшему. Словно у них, а не у него возрастная фора.
Наверняка и Харламов интуитивно понимал, что рост мастерства Михайлова и Петрова еще продолжается, тогда как на достигнутой им высоте расти все труднее. Во всяком случае, он чаще других не страшился заговаривать о конце карьеры и откровенно горевал на проводах выдающихся мастеров: «Скоро и моя очередь придет…» С другой стороны, всем, вероятно, приходят такие мысли в голову, но они из суеверия их скрывают. Он же, Харламов, непостижимый на площадке, в жизни обычно был распахнут настежь.
Всеобщая любовь никогда не делала его суетливым, как нередко происходит с известными людьми. Хотя и в скромность никогда не играл.
…Был, правда, случай, когда он заметно обрадовался выраженной ему окружающими любви.
Перед собранием – встречей с новым для армейцев и сборной тренером, готовым предложить всем, невзирая на лица и прошлые заслуги, повышенные нагрузки и ответственность, Харламов, встревоженный внутренне, а внешне подчеркнуто беспечный, забежал на минуту в здание городского аэровокзала. Его узнавали, ему улыбались, оборачивались вслед. Обрадовались встрече улетавшие куда-то футболисты, среди которых были уж самые громкие имена. Пошутив с Ириной Родниной, он пошел дальше, не скрывая от спутников улучшившегося настроения: «Все меня любят».
Харламов – воспитанник клуба. Видели парня много раз на тренировках, примелькался. Честно говоря, никак его не встретили – ни горячо, ни прохладно. Уж стольких игроков с нами перепробовали, а никак наша тройка не могла устояться. Показался, не показался он нам – мы тогда так не рассуждали. Мы были молоды и честолюбивы, думали только об одном – закрепиться в основном составе. Новичок был тогда для нас не Валерой, не другом, а лишь кандидатом в партнеры.
Но вот мы начали играть вместе и поняли: игра пойдет. И мы так определили, и тренеры. И дело тут не в первом же результате. Результат был, можно сказать, самый плачевный. Играли мы первый матч с Харламовым в октябре 1968 года в Горьком на стадионе автозавода. И проиграли – 0:1. ЦСКА вообще редко проигрывал, а с таким футбольным счетом и подавно. Казалось, за такую беспомощность в атаке тренер уж точно разгонит нас. Но не разогнал. Или лучшего варианта звена у него в тот момент не было, или увидел, что мы можем и должны заиграть, кто знает? Но точно то, что были мы все трое «на скорости», могли много бегать. Все трое хотели и – главное – любили играть в хоккей. Не трудиться на льду, а именно играть. И как только почувствовали, что игра у нас ладится, как только научились чувствовать товарища, интуитивно угадывать его следующий ход, стали получать мы от игры истинное удовольствие.
В игре наши «я» растворялись в тройке, и это тоже было радостно. Знаете, это очень острая радость – радость полного взаимопонимания. Даю слово, нам было абсолютно безразлично, кто забрасывал шайбы, лишь бы тройка записывала на свой лицевой счет как можно больше…
Валера забил двести девяносто три, Володя Петров – триста шестьдесят две, а я – четыреста двадцать семь. А по голевым передачам Валера был среди нас на первом месте. И уже одно это качество делало его необыкновенно ценным игроком для тройки. Мы ведь редко сольные голы забивали, больше после комбинаций, в которых последняя голевая передача стоит не менее гола, а порой и больше. Можно смело сказать, что в нашей тройке тотальный хоккей существовал много раньше голландского тотального футбола.
Ознакомительная версия.
