- Ты отведешь, другой подберет, - заметил дед Евсей.
- Пускай, - ответил Берендей, легко беря под каждую руку по мешку. - Еще неизвестно, чем все это обернется.
Все притихли и молча глядели, как Василий свободно, словно с пустыми руками, пошел к мельнице.
Навстречу Берендею вышел мельник, поглядел на не' го, покачал головой. А тот отнес мешки и вернулся к крестьянам.
- Видал я силачей на своем веку, а такого, как ты, впервой встречаю, сказал Берендею дед Евсей.
- Таким уж получился, - развел руками Василий. - Когда было восемь лет, я уже двухпудовые кули таскал.
- А сейчас пудов тридцать небось потянешь?
- Тридцать не пробовал, а двадцать утащу, - улыбаясь ответил Берендей.
- Ну это ты уж загнул, - усомнился мой отец. - Двадцать не осилить.
- А это можно проверить, - вмешался в разговор подошедший мельник. - Вон лежит "баба" дочти на дороге. В ней чуть поболее двадцати пудов. Как забивали в прошлом году сваи, так и бросили. Позавчера один мужик в темноте зацепился возом, так и телегу поломал и сам покалечился.
Берендей осмотрел "бабу", попробовал руками и обратился к мельнику:
- Тащи четверть водки, доставлю, куда укажешь.
Тот побежал к сараю, через минуту вернулся с бутылкой и кружкой. Берендей вылил половину в кружку, выпил, утерся рукавом и подошел к "бабе". Обхватил ее руками, долго не шевелился, собираясь с силами, а затем стал медленно разгибаться. От напряжения лицо его покраснело, на лбу вздулись толстые жилы, рот скривился. Глыба сдвинулась с места. Берендей поднял ношу, при' жал к себе и вразвалку зашагал к сараю.
- Ну и черт! - выдохнул дед Евсей и осклабился. Я восхищенно глядел на дядю Василия, а он, освободившись от тяжести, перевел дух, вытер вспотевший лоб и снова приложился к бутылке...
Вечером все вместе возвращались домой. Наших, комаровских, набралось подвод десять. Мы ехали рядом с Ефимом Табаковым. Говорили о наступающей весне, о хозяйстве. Затем перешли на волнующую всех тему.
- Сказывал мне вчера Никифор Климов, - начал Табаков, - что слыхал он, будто в Петербурге сильное волнение и недовольство. Особенно среди фабричных. А царь вроде бы приказал стрелять в людей, когда они к нему с жалобами пришли. Тыщи на улицах перебито.
- Как же это? - спросил его отец. - Может, врет Никифор? За что бы это государю своих-то бить!
- Не знаю, - отвечал Ефим. - Только Никифор говорит, что было такое. И будто после этого в Петербурге, Москве и других городах большие бунты. А крестьяне по деревням имения жгут и землю делят.
- Ну, мы тоже делов натворили, - отозвался отец.
- А скоро и землю поделим, - добавил Ефим Табаков. - Пусть только снег сойдет.
- Дай-то бог, чтобы и на нашу улицу праздник пришел, - вздохнул дед Евсей. - Да только боязно что-то, как бы все это плохо не кончилось.
Я слушал взрослых и задумывался: как же так? Когда война с кем-то и солдаты гибнут - мне понятно. А чтобы в людей стреляли в нашей же столице, да еще по приказу самого царя, которого называют батюшкой, - это не укладывалось в сознании.
Апрель пришел с южными ветрами и теплым запахом пробуждающейся земли. Под напором солнечных лучей сотнями веселых ручейков уходил с полей снег. Мелководная и вялая, всегда пересыхающая летом Чернуха ожила, вышла из своего узенького русла и покатила пенящейся мутной волной в Кудашу. Лед на Кудаше темнел, вздымался, появились синие проталины. А в один из дней Кудаша взломала ледовый панцирь. Наступила беспокойная пора для деревенских рыболовов.
Я тоже готовился к рыбалке. Сидел посреди избы и плел вершу. Когда она была готова, взял под мышку и направился к Кудаше. По дороге ко мне пристали Серега Белов и другие ребята. Выбрали место. Но тут вышла заковыка: чтобы установить вершу в половодье, нужна лодка. Я стоял и думал, как выйти из такого затруднения. Перекинули через реку жерди, перешли на противоположный берег. Серега что-то заметил, кричит:
- Глядите, наши в поле вышли! Землю, наверно, делить будут!
Бежим туда. Но скоро останавливаемся в недоумении.
- Это не наши, - говорит Митька Кован. - Чужаки какие-то...
- А что они там делают? Пошли поглядим, - предложил я.
Десятка два не известных нам мужиков ходили по полю и меряли землю.
- Вон тот, в фуражке с околышем, больно знакомый, - говорит Никита. - Где я его видел? А, вспомнил! Он из Сицкарей! Прошлым летом отец у него работал. И остальные, наверно, сицкарские.
- А чего они тут забыли? Надо сказать нашим, - подал я мысль.
Понеслись домой.
Весть о том, что по полю кто-то с саженью ходит, быстро разнеслась по деревне. Взбудораженные мужики и бабы двинулись за околицу. Некоторые прихватили колья.
Увидев приближающихся комаровских крестьян, сицкарские собрались в кучу и застыли в ожидании.
- Здорово, добрые люди, - поприветствовал их Ефим Табаков. - Зачем пожаловали в наши места?
- Здоров, коли не шутишь, - ответил мужик в фуражке с околышем. - А пришли мы сюда, чтобы землю себе тут нарезать.
- А разве вокруг Сицкарей ее нету? Или вам своей мало?
- Мы не вашу режем, - выкрикнул кто-то из сицкарских. - Раньше она была барской, а сейчас вроде ничейная.
- Вот что, други, - угрожающе сказал Берендей, - убирайтесь-ка домой подобру-поздорову.
- Не пугай нас, мы пуганые. И сдачи можем дать.
- А я говорю, уносите ноги! - вскипел Берендей. Схватив двух мужиков в охапку, он потащил их к повозке. Уложив в нее барахтавшихся крестьян, Василий сильно стеганул лошадь кнутом.
Митрофан Филиппин крикнул:
- Бей их!
Подскочив к сицкарским, он ударил одного из них колом по голове. Тот упал, из рассеченного лба брызнула кровь. Молодой парень из сицкарей бросился на Митрофана и сбил его с ног. Началась драка. Бились кулаками, палками, чем попало. Раненный в голову мужик выбрался из свалки и, зажимая ладонью рану, шатаясь, побрел к ручью. Я за ним: мне было жалко его. Щупленький, в залатанной одежонке, он шел медленно. Сквозь темные узловатые пальцы проступала кровь. Я помог ему умыться.
Тут появился Никифор Климов. Размахивая руками и крича, он бежал к дерущимся.
- Перестаньте, ироды! Что вы, рехнулись все? Стойте!..
Но его никто не слышал. Никифор оторвал от своей рубахи чистую полоску, протянул раненому.
- На, перевяжи лоб и быстрей домой.
Я помог пострадавшему добраться до подводы. Драка уже затихала. Ее участники, изрядно помятые, отплевывались и приводили себя в порядок. Никифор Климов, глядя на них, качал головой:
- Эх, дети вы неразумные! Не то чтобы сообща против барина стоять, так сами еще друг дружку лупите. Деретесь за шкуру неубитого медведя, а не подумали о том, что барин еще может вернуться. Давайте-ка все вместе подумаем, как дальше быть.
