Были и жаркие бои, схватки, с попытками гитлеровцев перейти в контрнаступление, в атаку. Но это имело место в основном в начале нашего продвижения от Днепра на запад. Так случилось перед Барвенково. Два дня пришлось поработать на "максиме", почти не давая ему передышек. Жидкость кипела, испарялась, ствол раскалялся до предела. Не хочется теперь, по прошествии лет, говорить об участии в убийстве себе подобных, но этого не избежишь. Под Барвенково много погибло наших, да и мы уложили там немцев порядком. Отходя к Днепру, гитлеровцы надеялись остановить наступление советских войск на этом мощном естественном водном рубеже, а в дальнейшем перейти в контрнаступление. Они сильно укрепляли правобережье Днепра, а в районе Запорожья создали мощную оборонительную систему и на его левом берегу. Запорожский участок гитлеровцы стремились удержать любой ценой как плацдарм на случай своего контрнаступления. Вместе с тем противник отчаянно дрался, удерживая плацдарм, ибо он прикрывал подступы к Криворожью и Никополю с их железом и марганцем, залежей которого на территории самой Германии просто не было. За уничтожение плацдарма дрались соединения частично 3-й гвардейской армии, 12-й и все целиком полки нашей, 8-й гвардейской армии. 1 октября армейские части, в том числе 266-й полк, предприняли серьезную попытку прорваться на участке шириной в 25 километров, но смогли с большими потерями (в районе Васильевской, Дружелюбовской) преодолеть лишь противотанковый ров. Прорвать оборону противника не удалось.
В этом тяжелом бою я был вновь ранен, на сей раз в голову. Ранен снайпером, когда уже один оставался за пулеметом на опушке посадки и вел огонь. (Ряд лет ходил с бороздой на левой стороне макушки. Постепенно на месте борозды появился рубец, выросли волосы - в то время, когда, увы, поблизости их уже не стало.) В бою был выбит весь мой расчет, трое ребят погибли.
Битва за Запорожский плацдарм продолжалась и в последующие дни. Важным этапом стало 10 октября. В этот день рано утром начался новый, решительный штурм укреплений. Это был самый тяжелый день для 8-й армии, моих боевых товарищей: они продвинулись всего на 1-2 километра и вновь понесли большие потери. Боеприпасов враг не жалел, сбить же его бетонированные огневые точки было крайне трудно. Освободить Запорожье и ликвидировать плацдарм удалось лишь 14 октября.
Но все это было уже без меня: я оказался во фронтовом госпитале. Об участии в сражении под Запорожьем мне в свое время довелось написать и напечатать в газете "Уральский университет" (7 мая 1975 года) очерк "Третья атака". В мае 1980 года в связи с 35-й годовщиной Победы я, как и многие другие ветераны 88-й Запорожской, трижды орденоносной гвардейской дивизии (бывшая 99-я стрелковая, несколько раз отбивавшая в июньские дни 41-го у немцем Перемышль), был приглашен в Запорожье на праздничные торжества и впервые, столько лет спустя, прошел по улицам и площадям этого красивого днепровского, с легендарным островом Хортица города, до которого тогда, в 43-м, не дошел совсем немного. Увы, теперь это все в другом государстве! Там у меня взяли и опубликовали интервью-воспоминание.
Лечение мое вначале проходило сложно. Трудно было ходить, ибо расстроился вестибулярный аппарат, приходилось держаться за стенку, за все, что встречалось на пути. Усиливались головные боли и шумы - последствия контузии, плохо стало со зрением. Но в итоге все обошлось. Через месяц остались лишь общие, вполне терпимые головные боли да все же периодически возвращающиеся шумы. Черепная рана заживала. В связи с организацией в госпитале большой партии выздоровевших попросился на фронт. К сожалению, направили нас не в нашу, а в другую армию, 52-ю, не гвардейскую, в 166-ю стрелковую дивизию; 52-я армия, которой командовал генерал-полковник К. А. Коротков, в то время, как и 8-я гвардейская, входила в тот же фронт.
Ко времени моего возвращения на передовую фронты были переименованы. Юго-Западный фронт стал 3-м Украинским. Меня зачислили в минометную роту 548-го стрелкового полка. Ротный, узнав, что я учился в училище, изучал побочно 82-миллиметровый миномет, и, вероятно, учитывая мое "унтерское" звание и боевой опыт, назначил меня командиром расчета (отделения). Чуть ли не в тот же день я был просто, по-военному назначен комсоргом роты. Удивительного в этом ничего не было, поскольку пополнение составило больше половины этого обескровленного в предыдущих боях подразделения, а комсомольцев со стажем было не так-то много. Так неожиданно у меня появилась вторая фронтовая функция.
Теперь, оглядываясь на прошлое, должен сказать, что воевать минометчиком было гораздо легче. Хотя и его ратный труд был также очень тяжким. Самой тяжелой и опасной в прошлой войне была роль станкового пулеметчика. Об этом я уже сказал. Бойцы расчета были вооружены точно так же, как и стрелки (лишь иногда вместо винтовки имели карабин, но это мало что меняло). И конечно, на вооружении был прежде всего сам "максим". Его ствол вместе с кожухом и коробом (мы нередко называли его "хоботом"), щит и станок - особенно тяжелая часть, коробки с пулеметными лентами - все это лишь при больших переходах попадало на повозки. Случались у нас казусы, когда подносчики из вчерашних стрелков, в приказном порядке зачисленные в расчет, при ночных переходах бросали коробки с пулеметными лентами (или сами ленты), заявляя утром, что "где-то вот поставили на привале, а потом в темноте не нашли". Однажды, в обстановке напряженного боя, выхватив у лежавшего позади подносчика - казаха, накануне заменившего нашего убитого бойца, коробку, я, к ужасу своему, обнаружил, что вся она заполнена засохшей кашей... Всякое было...
Было невероятно тяжело не только из-за нервного напряжения, ежеминутной угрозы смерти, но и просто-напросто физически. Это был каторжно-тяжкий, но добровольный труд. Не каждый выдерживал нагрузки. Тем более, что с питанием, даже в гвардейских частях, всю войну дело обстояло плохо. Солдаты недоедали почти всегда. В жарких боях за целые дни подчас глотка чего-то горячего, а то и просто куска хлеба не имели. Да, тяжело было бойцам, особенно пулеметчикам. Действительно, продержаться в боях в составе пулеметного расчета месяц - другой, не быть убитым или раненым было делом практически невероятным.
Минометчики также были обременены тяжестями (ствол, двунога-лафет, опорная плита, лотки с минами), но, во-первых, в меньшей степени, во-вторых, они располагались не на линии стрелков, а где-то за бугром, в овраге, за зданиями, за деревьями, вели навесной огонь по заданному квадрату-объекту по данным командира-корректировщика, передаваемым по телефону.
Конечно, нередко бывало, что и минометчики при прорыве, неожиданной атаке врага оказывались лицом к лицу с ним, брались за винтовки. Мне, что называется, не повезло и в минометчиках. В середине декабря 1943 года развернулись тяжелые бои в районе Каменки (то самое знаменитое село, Чигиринского уезда Киевской губернии, ныне Черкасской области, на реке Кясмин, притоке Днепра, где собирались на тайные совещания декабристы и где бывал А. С. Пушкин). В ночь на 13 декабря нашим частям удалось взять это большое село. Однако через несколько дней (помнится, 17 декабря) после артиллерийской подготовки гитлеровцы волнами, цепями, одна за другой, ведя автоматный огонь с пояса, пошли в психическую атаку. Солдаты были пьяными, орали дружно и громко. И это подействовало. У нас началась паника. Это объяснялось и явной несогласованностью и нераспорядительностью действий комсостава. В течение предшествующей ночи наша рота, например, трижды меняла позицию, четких задач не получала. Чувствовалась и нам передавалась какая-то нервозность на всех уровнях дивизии. Наши части из Каменки были выбиты меньшими, чем у нас, силами.
