В Берлин я вернулась уже без приключений. Там я еще погуляла в Груневальде, ходила в большую картинную галерею, в собор. В один из дней Наташа и ее мама позвали меня с собой в Брицер-гартен, где они часто гуляли с Мирочкой. Отказаться было неудобно, и я пошла с ними. Я не пожалела, так как парк этот оказался прекрасным. Даже пляжик там был для купания. Я, увы, не захватила в свою поездку купальника, поэтому не смогла освежиться ни в Берлине, ни в Мюнхене (где рядом с домом была купальня), ни в Байришцелле (рядом было большое озеро).
Побывала я и в Потсдаме, погуляла там по городу и долго сидела в тени в «Потсдамской Аркадии» — прекрасном парке на острове. Дворца я не посетила ни одного, ни в Мюнхене, ни в Берлине, ни в Потсдаме, — меня это как-то меньше интересовало, ведь наверняка не очень они отличаются от петербургских.
В воскресенье, 31 июля, я поехала в Росток. Езды туда два с половиной часа. Еще в Мюнхене Урзула пыталась дозвониться Эсси, но ей сказали в справочной, что телефона ее у них не значится[78]. Я, правда, еще из Москвы написала Эсси, что, возможно, заеду к ней в конце июля или начале августа, но ответ получить не успела и ехала, не зная, застану ли ее в Ростоке. Продавец газетного киоска на вокзале объяснил мне, как дойти до Висмарше-штрассе, и, к счастью, Эсси оказалась дома и мне не пришлось ночевать в гостинице. Эсси искренне обрадовалась мне, тут же потащила вниз в свой бывший ресторанчик Stralsunder и основательно покормила. Потом мы гуляли по городу, прошли на берег Варно, где дул хоть какой-то бриз с моря, зашли в Мариенкирхе. Вечером она угостила меня шампанским и предложила выпить на брудершафт. Живет Эсси одна в трехкомнатной квартире, обставленной с роскошью и вкусом. Эсси очень богатая женщина (девять платяных шкафов полны ее нарядами, семь кофейных сервизов, отдыхает ежегодно в Португалии, Греции, на Мальорке и т. д., еженедельно ее внимательно осматривает врач; наследник ее — племянник мужа, который, видимо, очень внимателен к ней). Между прочим, у нее много книг — в основном эстонских, другие растащили родственники. Хотя она почти всю жизнь простояла у плиты и мойки, она интересуется историей, литературой, выигрывала призы за кроссворды в одной таллинской газете. В 1985 году она пригласила к себе в Росток всех, кто пятьдесят лет назад оканчивал с ней гимназию… Словом, женщина она очень общительная, многим интересующаяся. Она подарила мне 300 марок.
В понедельник я наконец-то поехала в Гюстров. И сразу почувствовала себя там как дома; город, казалось, принял меня как свою. Хотя перемен произошло ох как много! Сразу у вокзала — автобусная станция: рейсы во все окрестные деревни, куда когда-то хаживали пешком (была лишь одна линия — от Глевинских ворот до Инзельзее). Город стал меккой туристов. Был понедельник, жара достигла 40 градусов, а все буквально кишело туристами. Я сразу узкими переулочками прошла к собору, возле которого жила бабушка. Я знала от мамы, что того дома больше нет, и все-таки неприятно поразилась, когда увидела на месте бабушкиного и двух соседних домов двухэтажное красное кирпичное здание с зарешеченными окнами. Надписей никаких, но выглядит как тюрьма. Я полезла по берегу Рва, чтобы посмотреть, что за бабушкиным домом, где был сад, сарай и уборная. Часть двора отошла к соседней школе им. Бринкмана, а часть — пустырь, поросший крапивой и сорняками (красивый дом настоятеля собора рядом еще стоит, и сад за ним обнесен каменной стеной). Переулочек, где я когда-то пролезала под лошадью и выронила бутылочку со спиртом, оказался не так уж узок. Видимо, поперек его тогда встала лошадь вместе с повозкой. Я обошла все окрестности — по-прежнему понравились площадь Парра и местность у замка. Я вошла в собор, где когда-то бывала по воскресеньям с бабушкой, потом заказала себе на Рыночной площади картофельный салат с сосиской, мороженое и воду, ведь деньги теперь у меня были и я внушала себе, что это — последний раз в жизни, и я ни в чем себе не должна отказывать. После обеда я зашла в Пфарркирхе, где посидела в прохладе. Играл орган, хотя службы не было. И тут я не выдержала, и у меня по лицу потекли слезы, слезы счастья и благодарности. Ведь моя религия — никогда ни о чем не просить Бога, только благодарить. В те минуты я мысленно и благодарила Бога за то, что он послал мне столько добрых людей и я смогла вернуться сюда.
Долго еще я бродила, удивляясь, во что превратился этот тихий, малолюдный городок. Было слишком жарко, чтобы поехать на Инзельзее или попытаться найти то место, где был среди других бабушкин сад…
Около девяти часов вечера я вернулась в Росток, на следующее утро — в Берлин, а уж через день — и обратно в Москву.
Мне казалось, что завершился какой-то круг, произошла связь с далеким детством. Но остаться жить там я бы не хотела, да и не могла. Наверное, оттого, что люди, близкие мне, все были и есть здесь. А без них как жить?
Вот и прожила я свою жизнь дважды. Первую половину этих записей создавала с удовольствием. Вторую — с все большим усилием и неуверенностью. Удивительно дальнозоркой становится к старости память!
Хватит ли внукам терпения и интереса все это перечитать?
Рукопись воспоминаний Лоры Беленкиной занимает 350 страниц убористого текста. В «Предисловии», написанном, как и все воспоминания, «для домашнего пользования», автор пишет: «Подробно я опишу раннее детство, школьные годы и юность — примерно до 1945 года, более поверхностно — до рождения моих детей и уж совсем скупо — потом». Скупо описанное «потом» — около 30 страниц рукописного текста; вместе с наследниками Лоры Беленкиной было принято решение не публиковать данный отрывок. В этой части воспоминаний есть очень эмоциональные и личные эпизоды: о лете 1959 года, одном «из самых прекрасных в моей жизни», о сложных отношениях с Лялей Б., о разрыве с мужем Исаем. Довольно подробно о работе в МГИМО (о дружбе со студентами, о преподавателях), о поездке по туристической путевке в Венгрию и Чехословакию в 1963 году. 1964 год отмечен смертью дяди Эли — того самого дяди-хирурга, к которому приходил в первых числах июля 1941 года его старший брат Борис перед записью в ополчение. Середина 1960-х — написание учебника английского языка (вместе с подругами Татьяной Барышниковой и Татьяной Бусуриной), точнее, история мучительных бесконечных придирок, поправок и т. п., которая продлилась до 1974 года, когда наконец многострадальный учебник был издан. Прежде столь подробные и увлеченные описания путешествий становятся все лаконичнее. Ключевые, контрапунктные эпизоды этой финальной части жизнеописания — смерть самых близких людей — подруги Ляли в 1972 году и мамы в 1975 году. (Марга успела в 1967 году на месяц съездить в Германию (ГДР) к своей племяннице, это была ее первая и последняя поездка на родину после 36-летней разлуки.) Исключение в этой части мемуаров — «детективная новелла» про вызов Лоры в 1972 году на Петровку на допрос о возможной коррупции в МГИМО во время вступительных экзаменов (остроумно и протокольно точно воспроизведен диалог со следователем; видно, что случай стал одним из немногих событий этих лет, достойных, с точки зрения автора, «художественного» описания). Еще относительно подробно написано о новой институтской подруге — Лене Симоновой, жене журналиста-международника Владимира Симонова, дочери немецкого писателя-антифашиста Фридриха Вольфа. Заканчиваются воспоминания записями, относящимися к середине 1980-х годов.
