Если увольнение меня и генерала Шатилова и являлось следствием поданных нами прошений об увольнении от службы, то массовое увольнение всех прочих лиц без прошений одним с нами приказом могло быть объяснено лишь желанием Главнокомандующего пресечь новый мерещившийся ему «мятеж». Последнее предположение не замедлило получить подтверждение. В полученном приказе генерала Деникина, упоминающего о том, что «выступление капитана Орлова руководится лицами, затеявшими подлую политическую игру», генералу Шиллингу приказывалось арестовать виновных, «невзирая на их высокий чин или положение». Упомянутая выписка из приказа об увольнении от службы ряда лиц и приведенный приказ Главнокомандующего были, с очевидной целью подчеркнуть их взаимную связь, расклеены рядом во всех витринах Крымского отделения Освага.
Удар пришелся по тем, кто собирался его нанести. Мое обращение к капитану Орлову успело появиться уже в местных газетах, и для всех не могло быть сомнений, кто истинные руководители «подлой политической игры».
Накануне подхода Орлова к Ялте туда прибыл генерал Покровский. Последний, по расформировании Кавказской армии, малочисленные части которой были переданы в Кубанскую армию, остался не у дел. Не чувствуя над собой сдерживающего начала, в сознании полной безнаказанности, генерал Покровский, находивший в себе достаточную силу воли сдерживаться, когда это было необходимо, ныне, как говорится, «соскочил с нареза», пил и самодурствовал. Прибыв в Ялту, он потребовал от местных властей полного себе подчинения, объявил мобилизацию всех способных носить оружие, заявив о решении своем дать бой мятежнику Орлову. Обывателей хватали на улицах, вооружали чем попало. Орлов подходил к городу. Генерал Покровский с несколькими десятками напуганных, не умеющих стрелять «мобилизованных» вышел его встречать. «Мобилизованные» разбежались, и Орлов, арестовав генерала Покровского, без единого выстрела занял город. Прибывший на «Колхиде» отряд, составленный из каких-то тыловых команд, оставался безучастным зрителем. Проведя несколько дней в Ялте, произведя шум и ограбив кассу местного отделения Государственного банка, Орлов ушел в горы.
В эти дни Крым переживал тревогу. Красные, перейдя в наступление, 13 февраля овладели Тюп-Джанкойским полуостровом, нанесли нашим частям значительные потери и захватили 9 орудий. В городе росли угрожающие слухи, в витринах Освага появились истерические, с потугой на «Суворовские», приказы генерала Слащева. Через день все успокоилось, противник отошел обратно на Чонгарский полуостров.
Генерал Слащев, на несколько часов приезжавший в Севастополь, посетил меня.
Я видел его последний раз под Ставрополем, он поразил меня тогда своей молодостью и свежестью. Теперь его трудно было узнать. Бледно-землистый, с беззубым ртом и облезлыми волосами, громким ненормальным смехом и беспорядочными, порывистыми движениями, он производил впечатление почти потерявшего душевное равновесие человека.
Одет он был в какой-то фантастический костюм – черные, с серебряными лампасами брюки, обшитый куньим мехом ментик, низкую папаху-кубанку и белую бурку.
Перескакивая с одного предмета на другой и неожиданно прерывая рассказ громким смехом, он говорил о тех тяжелых боях, которые довелось ему вести при отходе на Крым, о тех трудностях, которые пришлось преодолеть, чтобы собрать и сколотить сбившиеся в Крыму отдельные воинские команды и запасные части разных полков, о том, как крутыми, беспощадными мерами удалось ему пресечь в самом корне подготовлявшееся севастопольскими рабочими восстание.
Через день прибыл из Ялты генерал Покровский. По его словам, Главнокомандующий решил убрать генерала Шиллинга, и он, Покровский, явится его заместителем. Действительно, в течение дня Покровский несколько раз по прямому проводу говорил со Ставкой и вечером выехал на фронт. Однако через день, не заезжая в Севастополь, он вернулся в Ялту. По слухам, генерал Слащев донес Главнокомандующему, что в случае назначения Покровского он просит его от командования корпусом уволить. Намечавшееся назначение генерала Покровского не состоялось.
Неожиданно я получил телеграмму генерала Хольмана, принятую радиостанцией дредноута «Мальборо»:
«Сообщите Врангелю, что миноносец немедленно отвезет его в Новороссийск. Нижеследующее от Хольмана: Хольман гарантирует его безопасность и попытается устроить ему свидание с Деникиным, но ему нечего приезжать, если он не намерен подчиниться окончательному решению Деникина относительно его будущего направления. Врангель должен понять, что вопрос идет о всем будущем России. Он должен быть готов открыто заявить о поддержке им новой демократической политики Деникина и дать строгий отпор реакционерам, ныне прикрывающимся его именем. Хольман доверяется его лояльности во время его пребывания в Новороссийске. Если Врангель пожелает, отправьте его с миноносцем, прибывающим завтра, в среду. Сообщите мне как можно скорее о времени прибытия».
Телеграмма эта немало меня изумила. Я не мог допустить мысли, что она была послана без ведома генерала Деникина. Я решил от всяких объяснений уклониться и просил генерала Шатилова проехать к генералу Хольману и передать, что я чрезвычайно ему благодарен за предложенное посредничество, но что, не чувствуя за собой никакой вины, не нахожу нужным давать кому бы то ни было объяснения. Что же касается его обещания гарантировать мне неприкосновенность, то в таковых гарантиях не нуждаюсь, так как преступником ни перед кем себя не чувствую и не вижу, откуда мне может грозить опасность. Генерал Шатилов выехал в Новороссийск на миноносце. Через день он вернулся и сообщил мне о переданном ему командующим английским флотом адмиралом Сеймуром, от имени генерала Хольмана, требовании Главнокомандующего, чтобы я немедленно выехал из пределов Вооруженных сил Юга России.
Требование это было обусловлено тем, что будто бы вокруг меня собираются все недовольные генералом Деникиным. Адмирал Сеймур предупредил генерала Шатилова, что высадиться в Новороссийске ему запрещено.
Трудно передать то негодование, которое вызвало во мне сообщение генерала Шатилова. Не говоря о том, что требование генерала Деникина было, по существу, незаслуженным и обидным, мне было бесконечно больно оставить близкую сердцу моему армию и покинуть в такое тяжелое время Родину. Я не хотел быть среди тех, кто ныне, как крысы с тонущего корабля, бежали из Новороссийска, Севастополя, Ялты и Феодосии. В то же время я не желал дать возможности бросить мне хотя бы тень упрека в создании затруднений Главнокомандующему в эти грозные дни. С болью в сердце я решил уехать. Я не хотел воспользоваться для отъезда иностранным судном, правильных же рейсов русских судов в Константинополь не было. Я написал командующему флотом адмиралу Саблину, заменившему адмирала Ненюкова, прося предоставить в мое распоряжение какое-либо судно.
