В это время в Москве царили хаос и неопределенность. Я встретился с Андреем Федоровичем Дунаевым, ныне он руководитель солидного банка. Для него, прав Степанков, Чечня действительно не случайная территория, он проработал в Грозном шесть лет начальником уголовного розыска, потому знает, что за публика рвалась к независимости. Мы откровенно поговорили о тех событиях. В конце встречи Дунаев вручил мне свои воспоминания о тех днях. Мне остается только воспроизвести несколько фрагментов из них:
«В Грозный немедленно была направлена мобильная группа в составе 80 человек во главе с моим первым заместителем Комиссаровым и заместителем командующего внутренними войсками Гафаровым. Внутренние войска в то время подчинялись МВД СССР. К этому времени мы столкнулись с явным предательством министра внутренних дел Чечено-Ингушской республики Умлата Алсултанова. Срочно заменили его полковником Вахой Ибрагимовым. Создалась критическая обстановка, а в нашем руководстве не было единого мнения по наведению порядка в Чечне. Часть так называемых демократов буквально требовали не вмешиваться в дела в Грозном, пусть добьют коммуниста Завгаева. Решением собрания у Руцкого в Беслан была переброшена мобильная группа внутренних войск для введения их в Грозный. Командовал ими генерал-полковник Савинов. В то время в войсках действовал так называемый тбилисский синдром, означавший: армию бросали на подавление массовых выступлений в Тбилиси, Баку, Вильнюсе — и она всякий раз оказывалась крайней. Политики делали вид, что они не при чем. Потому в данном случае войска действовали робко. Военные колонны дошли только до Назрани, там ингуши на дороге Грозный — Назрань свалили две автомашины гравия, и на дороге встало десятка два женщин — противотанковое спецсредство. Это сопротивление народа послужило причиной остановки операции. Полковник Савинов побоялся взять на себя ответственность за выполнение задания руководства России. Войска вернулись в Беслан».
Тут требуются некоторые разъяснения. В чем состояло предательство Умлата Алсултанова? 8 ноября в 8 часов 45 минут утра в Чечню ушла шифрограмма:
«Секретно. Грозный. МВД. Комиссарову, Орлову, Гафарову. Вами не выполнены решения, принятые на совещании у вице-президента Руцкого А. В. по выполнению указа президента РСФСР от 7 ноября 1991 г. Приказываем немедленно приступить к освобождению зданий бывшего КГБ, бывшего ГК КПСС и др. объектов… Задержите Дудаева и других членов ОКЧН. Информируйте ежечасно.
Степанков, Иваненко, Дунаев».
В первоначальном тексте шифрограммы стояло: арестуйте Дудаева. Степанков аккуратно исправил на задержите. Разница существенная.
Эту и другие шифрограммы, поступавшие в МВД, Алсултанов исправно доставлял Дудаеву.
Дунаев шлет отчаянную шифрограмму: «Предупреждаю о персональной ответственности за организацию точного и безусловного выполнения указа президента о введении ЧП в Чечено-Ингушетии. Примите срочно меры для предотвращения захвата МВД. Его сдачу считаю недопустимой. Необходимая помощь будет оказана. Невыполнение моего и т. Баранникова приказа Гафаровым считаю преступлением».
Это вопль отчаяния. Какую помощь мог оказать Дунаев, если под его началом никаких воинских подразделений. Внутренние войска в союзном подчинении, у Горбачева, а он ни за что не поможет Ельцину. По телефону из Грозного заместитель Дунаева Комиссаров пытался объяснить, что без серьезных сил справиться с дудаевцами невозможно. Руцкой обозвал его паникером.
Как раз в те дни Егор Гайдар был назначен главой российского правительства. И сразу — чрезвычайное положение в Чечне. Событие это мгновенно показало ему всю слабость государства, за которое он теперь отвечал: «Выполнить указ о чрезвычайном положении оказалось невозможным. Ельцин подписал указ по инициативе своего вице-президента Руцкого, который вызвался лично руководить операцией и приказал войскам начать движение. Приказ союзного руководства: войскам оставаться на месте. Министр внутренних дел Баранников мечется между высшим начальством. Какие-то подразделения идут, но не туда, куда нужно, другие — куда нужно, но без оружия. Если до этой истории у меня еще оставалась доля иллюзии, что в руках правительства есть организованные силовые структуры, то после этой унизительной неудачи она рассеялась окончательно».
Сергей Филатов вспоминает те часы 8 ноября: «К ночи в Белый дом приехал Хасбулатов, мы вместе с ним спустились к Руцкому, который взял на себя руководство по организации ЧП в Грозном. Ждали пяти часов утра, а в пять или немного раньше выяснилось, что внутренние войска, на действиях которых и строился весь расчет, с места не сдвинулись: таков был приказ Баранникова, бывшего тогда министром внутренних дел СССР, полученный от Горбачева. Думаю, если бы Горбачев не сделал этого шага, события в Чечне развивались бы по другому, менее драматичному сценарию, ибо каждое нарушение закона должно быть наказуемо».
Операция была не продумана, план введения ЧП дилетантский. Собрали курсантов милицейских училищ — по сути, мальчишкам предстояло устанавливать и поддерживать режим чрезвычайного положения, пленить Дудаева. На совещании у Руцкого приняли решение: двинуться на Грозный двумя колоннами: одна из Беслана, другая из Владикавказа. Степанкову даже показалось, что проявился саботаж: людей послали в Беслан, а технику и вооружение во Владикавказ. Одни оказались без средств передвижения, БТРы — без экипажей.
Руцкой то рвал и метал, то впадал в депрессию. Сергей Филатов рисует такой его портрет: «Мне в ту ночь и особенно при его докладе как-то по-новому пришлось взглянуть на Руцкого — я понял, что этот человек весь во власти амбиций и эмоций, и в тот момент он был беспощаден…»
И тут просится для сравнения портрет Дудаева. Андрей Воробьев, служивший под его началом в N-ском авиационном полку, запомнил подполковника Дудаева таким: «Характер у него трудный и непредсказуемый. Никто, даже из близкого его окружения не мог догадаться о том, что последует через минуту. Был резок, несдержан. Если разносил провинившегося, то от того, как говорится, мокрого места не оставалось. Кричал, топал сапогами, в гневе становился страшен. Мог и погоны в отдельных случаях сорвать. Работал много, на износ, не жалея себя и окружающих. Его водитель, тоже чеченец, возвращался в казарму во втором часу ночи и выезжал уже в начале седьмого.
В редкие выдавшиеся свободные часы Дудаев приезжал в полк, занимался спортом. Не курил и, уж точно, не выпивал. Когда благодарил за добросовестную службу, крепко жал руку. У меня от его рукопожатий немели пальцы. Имел хорошо поставленный голос. Частые драки на национальной почве между узбеками и казахами, армянами и азербайджанцами, азербайджанцами и русскими с его приездом прекращались. Он был личностью, это ясно. Дудаева уважали, с ним считались даже враги».
